мир, и я несчастнейший из его обитателей...
- Хандра! - гаркнул доктор. - Все это лишь одна хандра, черт бы ее побрал! Твоя болезнь проста и очевидна, Тони! Слишком много роскоши, слишком много праздности, слишком много денег! Ты так богат и влиятелен, что тебе нет никакой нужды прикладывать хоть какие-нибудь усилия. А усилия - это жизнь! Если бы судьба была к тебе менее благосклонна и в один прекрасный день лишила тебя денег и титула, одела бы тебя в рубище и пешком отправила в объятия враждебного мира, то ты в самом скором времени умер бы от голода, замерз, словом, отдал бы концы. Вот и весь сказ!
Сэр Мармадьюк тонким пальцем коснулся изогнутой брови и глубоко задумался.
- Отдал бы концы? - наконец повторил он. - Нет. Я склонен полагать, что это не так, дорогой мой друг.
- Никаких сомнений! - рявкнул доктор Уотерспун и схватил шляпу и хлыст.
- Мне было бы нелегко, - продолжал свои рассуждения сэр Мармадьюк. Без всякого сомнения, на меня обрушились бы тысячи различных неудобств, но погибнуть?
- Шесть месяцев и ни днем больше! - проревел доктор Уотерспун.
- Погибнуть? Нет...
- Да! - Доктор встал. - Ты погибнешь, не пройдет и полгода, или же вернешься помолодевшим!
- Помолодевшим? Что ты хочешь сказать, Роберт?
- Послушай меня, Тони! Познать добродетель Нищеты и Несчастья, бестрепетно противостоять Страданию, познать Унижение - все это не по зубам благородному джентльмену, погрязшему в хандре и скуке. Чтобы утешить ближнего своего, чтобы разделить с ним лишения и беды, нужно быть обыкновенным человеком, у которого нет времени думать о своих желчных протоках или седом волосе в шевелюре. Такому человеку всегда столько лет, на сколько он себя чувствует. В этом-то и состоит секрет юности, дорогой Тони. Работай! Работай, трудись ради других! Забудь о своей хандре, погрузись в тревоги о людях, работай вместе с ними, страдай вместе с ними, и ты снова станешь молодым! Так что будь здоров! - Доктор подскочил к Мармадьюку, сжал его руку и, вихрем пронесясь по комнате, исчез, оглушительно хлопнув дверью.
Сэр Мармадьюк глубоко вздохнул, выбрался из кресла и подошел к окну. Его старый школьный приятель, громким воплем подозвав лошадь, спустился по ступеням, взгромоздился на жалкое, непривлекательное создание, лишь по недоразумению именуемое скакуном, и затрусил по своим делам.
Сэр Мармадьюк с отвращением проводил лошадь взглядом. Бог мой! Что за уродина с крысиным хвостом! И это, когда то ли восемь, то ли девять великолепных жеребцов в нетерпении бьют копытами в стойлах докторской конюшни!
Сэр Мармадьюк хмуро оглядел чопорный, ухоженный парк и фруктовый сад. Лучи заходящего солнца волшебными бликами играли на деревьях и траве. Но тоска, казалось, навеки поселилась в сердце нашего героя.
Наконец он отвернулся от окна, присел к бюро и принялся за письма. Закончив, он запечатал конверты, аккуратно надписал, потом взял шляпу с тростью и вышел из дома.
Глава II,
в которой читатель повстречается с удивительным музыкантом
Когда сэр Мармадьюк ступил на лестницу, ведущую в его любимую охотничью беседку, он и услышал в первый раз эту неистово-прекрасную мелодию, в которой, казалось, слились все несчастья и тревоги бренного мира.
Невыразимо печальная музыка лилась откуда-то из глубины парка, из его таинственных темно-зеленых недр. Она то нарастала величественным аккордом, то почти затихала всхлипом одинокой струны. Сэр Мармадьюк замер. Затаив дыхание, он вглядывался в зеленую колышащуюся тьму. Далекие зарницы и тоскующая мелодия придавали пейзажу какой-то щемящий трагизм. Зачарованный музыкой и красотой умирающего дня, сэр Мармадьюк предался печальным размышлениям о своей пылкой, навсегда ушедшей юности, о разочарованиях прожитых лет, о грусти невоплотившихся мечтаний и неудавшихся стремлений. Он думал о разбитых идеалах своей молодости, о поруганной юношеской вере...
Но музыка внезапно смолкла, раздались резкие крики и топот бегущих ног. Из-за деревьев вынырнула человеческая фигурка. Одет человек был крайне бедно. Руки крепко стискивали скрипку и смычок. За ним гнались двое в форменных вельветовых костюмах. Сэр Мармадьюк узнал своих лесничих. Они грубо схватили человечка и потащили, не обращая никакого внимания на его мольбы и жалобные стоны.
- Остановитесь! - Лесники почтительно замерли. - Подойдите! - приказал сэр Мармадьюк.
- Как скажете, сэр. - Старший лесник отер пот со лба. - Мы схватили этого малого в парке, ваша честь, он охотился, сэр...
- Со скрипкой, Мартин?
- Ну не знаю, сэр, мы нашли у него пару силков.
- Оставьте его здесь и ступайте.
Лесники поклонились и молча исчезли. Скрипач погрозил им вслед маленьким кулачком.
- Так-то лучше! - крикнул он, затем повернулся к своему спасителю, сорвал с головы потрепанную шляпу и низко поклонился. Голова его была совершенно седа.
- Сэр, примите мою благодарность, а если пожелаете, и мои дружеские чувства. Пршу вас, следуйте за мной, и вы не пожалеете.
- Вы замечательно играете, - сэр Мармадьюк подстроился под семенящие шажки маленького музыканта.
- Все так говорят, сэр. - Скрипач быстро и весело тряхнул головой. Хотя обычно меня просят сыграть джигу или что-нибудь столь же незатейливое. Но я хорошо умею обращаться не только со скрипкой! Взгляните, дружище, сюда. - Он бросил на Мармадьюка лукавый взгляд и, украдкой оглядевшись по сторонам, вытащил из глубокого кармана своей куртки фазана. - Прекрасная работа и прекрасная птица. Вы ведь не станете возражать?
Сэр Мармадьюк покачал головой и меланхолично улыбнулся.
- Я хотел бы послушать вашу игру.
Скрипач засунул свой трофей обратно в недра куртки, прижал скрипку к подбородку, взмахнул смычком и заиграл легкую танцевальную мелодию.
Так они шли бок о бок сквозь мягкое сияние заходящего солнца. Маленький скрипач играл с вдохновением истинного артиста; веселые живые пьесы сменялись величественными напевами далеких дней, жалобными и тоскливыми. Мелодии, казалось, несли с собой надежды и стремления, радости и печали, мрачные сомнения и прекрасные идеалы поколений, давно сошедших со сцены жизни и ныне забытых. И пока волшебная скрипка пела, смеялась, причитала и рыдала, ноги скрипача выделывали невиданные па, а сам он то хитро посмеивался, то жалобно постанывал. Сэр Мармадьюк слушал, очарованный гением этого странного человека, но все же что-то в поведении музыканта его смущало.
- Ага! - внезапно вскричал маленький скрипач. - Я сыграл вам музыку наших предков, песни древнего народа и... вы поняли. Я вижу, вы знаете толк в настоящей музыке, а потому позвольте поприветствовать в вашем лице, сэр, истинного ценителя искусства.
- А я, дорогой друг, - отвечал ему сэр Мармадьюк, - приветствую в вашем лице истинного мастера.
- Мастера, говорите? Что ж, верно, сэр. Так меня звали в те благословенные далекие дни. В Италии, на родине скрипки.
- Прошу вас, назовите ваше имя, друг мой.
- Старое бренное тело, - невпопад ответил скрипач, - тело, в котором живет лишь половина души, а вторая половина покоится с той, которой не стало. Мое имя? Я давным-давно позабыл его. Но зовите меня просто Джек, меня все так зовут - скрипач Джек. Я играю на сельских ярмарках и церковных праздниках, на свадьбах и крестинах. Люди любят мою чудесную Джиневру. - Тут он нежно поцеловал скрипку. - Именно она возносит меня над печалями этого мира, прямо к стопам Господа. Это Джиневра возвращает обратно ее душу, душу той, кого я любил всем сердцем, ибо лишь мертвые - истинно живые, и Джиневра знает это. Если вы любите и понимаете музыку, вам следует послушать, как я играю для тех счастливцев, что сбегаются на зов моей скрипки, когда я по вечерам в тиши деревьев касаюсь ее смычком.
- Кого вы имеете в виду? - мягко спросил сэр Мармадьюк.
- Тех, кто уже не подвластен земным страданиям, сэр. Души ушедших навсегда. Только они по- настоящему живы, только они способны любить. И первая их них - та, что рядом со мной. О нет! - засмеялся он. - Нет, нет, вы не увидите ее, ибо она умерла много лет назад, но душа ее всегда со мной, она улыбается
