комнату.
Сегодня попросила, чтобы он меня связал и рот заклеил и дал посидеть перед открытой дверью. Не снаружи, нет, в подвале, на самой нижней ступеньке. Он согласился. Не сразу. И я могла смотреть вверх и видеть небо. Бледно-серое небо. Летящие птицы. Кажется, голуби. Слышала звуки извне. Впервые за два месяца — настоящий дневной свет. Живой свет. Я плакала.
Ходила наверх, принимать ванну, и мы посмотрели комнату, которую я займу. Кое-что он уже сделал. Собирается поискать для меня старинное виндзорское кресло. Я это кресло ему нарисовала.
Почувствовала себя почти счастливой.
Не могу успокоиться. Не могу писать. Такое чувство, будто я почти выбралась отсюда.
Вот какой разговор позволяет мне думать, что К. более нормален, чем прежде.
М. (мы стояли в моей будущей комнате). Почему бы вам просто не позволить мне пожить здесь в качестве гостьи? Если я дам вам честное слово?
К. Даже если полсотни честных и заслуженных людей, более лучших, чем меня окружают, побожились, что вы не сбежите, я б им ни за что не поверил. Никому в мире не поверил бы.
М. Нельзя же всю жизнь никому не верить.
К. Вам никогда не понять, что значит жить в одиночестве.
М. А как, по-вашему, я живу эти два месяца?
К. Ну уж тут и спору нет — о вас там многие думают. Скучают. А обо мне… Никому никакого дела нет, жив я или давно помер.
М. А тетушка?
К. Она-то…
(Долгая пуза).
К.
(И наступило великое молчание.)
Он купил это кресло. Принес сюда, вниз. Не хочу, чтобы оно стояло здесь. Не хочу, чтобы там, наверху, было что-нибудь отсюда. Пусть все будет совсем по-другому.
Завтра я навсегда уйду отсюда. Переберусь наверх. Вчера попросила его об этом. И он согласился. Мне не придется ждать целую неделю. Он уехал в Луис — покупать вещи для моей комнаты. Мы собираемся устроить праздничный ужин.
Последние два дня он был более приветлив, чем обычно.
Не собираюсь терять голову и пытаться бежать при первой же возможности. Разумеется, он будет следить. Не могу представить, что еще он сделает. Конечно, заколотит досками окно, запрет дверь. Но найдется какой-нибудь способ видеть дневной свет. Рано или поздно должен представиться шанс (если К. сам, по своей воле меня не отпустит) вырваться на свет.
Знаю, шанс этот будет последним. Если он меня поймает, посадит снова назад, в подземелье.
Так что я должна как следует использовать этот последний шанс.
Действовать наверняка.
Убеждаю себя, что надо готовиться к худшему.
Но что-то необычное в нем заставляет верить: на этот раз он сделает то, что обещал.
Заразилась от него насморком. Ничего страшного.
Боже мой Боже мой что мне делать убить себя что ли?
Умру от отчаяния.
К. убивает меня безнадежностью.
Я все еще здесь, внизу. Он и не собирался меня переселять.
Он хочет делать снимки. Вот и вся его тайна. Он хочет меня раздеть и… о Боже, я и не знала прежде, что такое отвращение.
Он наговорил мне множество гадостей. Что я — уличная. Предлагала себя. Сама напросилась.
Я просто рассудок потеряла от ярости. Швырнула в него пузырьком с тушью.
Он сказал, если я не соглашусь, он запретит мне бывать наверху, принимать ванну и выходить в наружный подвал. Я не выйду отсюда. Никогда.
Наша ненависть. Теперь она просочилась наружу.
Я заразилась его гадкой простудой. Мысли путаются.
Не смогу убить себя. Слишком злюсь на него.
Он всегда манипулировал мною в своих целях. С самого начала. Эта выдумка с собакой. Взывает к чувству, к сердцу. Потом топчет его каблуками.
Он меня ненавидит. Стремится унизить, сломать, уничтожить. Хочет, чтобы я возненавидела себя до предела, до самоуничтожения.
И последняя подлость — он не принес мне ужин. Ко всему прочему я еще должна сидеть голодной. Может быть, собирается уморить меня голодом. Он и на это способен.
Справилась с собой. Ему меня не осилить. Не сдамся. Не позволю ему сломать меня.
Поднимается температура. Чувствую себя совсем больной.
Все против меня, но я не сдамся.
Лежу на кровати. Картина Ч.В. рядом со мной. Держусь за раму. Как за распятие.
Выживу. Выберусь. Не сдамся.
Не сдамся.
Ненавижу Бога. Ненавижу силу, создавшую этот мир. Людей. Сделавшую возможным существование Калибана. Возникновение таких ситуаций, как эта.
Если Бог существует, то Он — огромный отвратительный паук, во тьме плетущий свою сеть.
Он не может быть добрым.
Какая боль, какое ужасное прозрение живет во мне сейчас. Все это было совершенно не нужно. Одна сплошная боль, ее ничем не окупишь. Из нее ничто не может родиться.
Все напрасно. Все впустую.
Чем старше мир, тем это очевиднее.
Атомная бомба и пытки в Алжире, умирающие от голода дети в Конго. Тьма растет и расползается.
Все больше страданий. Все больше страдающих. И все напрасно.
Словно короткое замыкание: свет погас. И я здесь, во тьме прозрения. Истина черна.
Бог — импотент. Он не может любить нас. Ненавидит, потому что бессилен любить.
Вся эта подлость, эгоизм, ложь.
Люди не признаются в этом. Слишком заняты: гребут и гребут под себя. Некогда заметить, что произошло замыкание и свет погас. Не видят тьмы и паучьего лика за сетью, не чувствуют, как липка паутина. Что она — всегда и везде, стоит только чуть поскрести тоненький слой счастья и добра.
Черная черная черная тьма.
Не только никогда не испытывала ничего подобного, даже представить себе не могла, что такое возможно. Сильнее, чем ненависть. Глубже, чем отчаяние. Нельзя ненавидеть то, что тебя не касается. Я уже не способна чувствовать то, что люди называют отчаянием. Я — за пределами отчаяния. Такое ощущение, что просто ничего не чувствую. Все вижу, но не чувствую ничего.
