— Говорят, он демонстрировал его при помощи хирургического мелка на вашей груди. Голой!
— Но он вряд ли сумел бы продемонстрировать свой метод на одетой груди! — Сестра издает носом звук, полный глубочайшего скепсиса. — Я просто случайно проходила мимо, когда он искал добровольца.
— На глазах у двадцати четырех студентов. И все — мужчины! Если меня правильно проинформировали.
— И что же?
Глаза сестры, вдруг вспыхнув — если только нечто тускло-серое может вспыхнуть, — встречаются с глазами врача.
— Говорят, что большинство наблюдавших, кажется, меньше всего изучали линию надреза.
Доктор Дельфи улыбается — очень тонкой улыбкой:
— Сестра, мне нужно пойти в аптеку, получить две тридцатимиллиграммовые таблетки дембутопразила. А вы, пока вы тут, может быть, все же сделаете и то, зачем я вас первоначально вызывала?
В бледно-зеленых глазах за стеклами очков зажигается злобный огонек.
— Увидим… доктор. Мы еще увидим. — И, сделав этот прощальный выстрел, обозленная сестра — «доктор» в ее устах прозвучало скорее как плевок, чем обращение, — уходит.
Доктор Дельфи несколько мгновений глядит ей вслед, затем быстрым движением упирает руки в бока и поворачивается к пациенту. Смотрит на лежащего без сознания мужчину. И следующее ее движение оказывается абсолютно не медицинским. Она отводит правую ступню далеко назад и резко пинает в бок простертое на полу тело, с такой силой и точностью, что вполне можно предположить — она столь же хороший футболист, как и боксер. Эффект этого «пинка жизни» сказывается незамедлительно. Майлз Грин сразу же садится, держась рукой за пострадавший бок; по виду его никак не скажешь, что он только что выплыл из обморока.
— Это было больно.
— Именно этого я и хотела. Что за гадкую подлянку ты мне подкинул!
— А я думал, она получилась забавной.
Доктор сердито грозит ему пальцем:
— Я вызывала сестру Кори.
На его лице появляется выражение абсолютной невинности, глаза полны удивления.
— Но я думал, старшая сестра — это твоя идея.
Доктор Дельфи мерит его пристальным взглядом; потом снова отводит ногу назад, и он получает новый, еще более сильный пинок. Однако на этот раз Майлзу удается парировать самый страшный удар:
— Ну, это был просто экспромт.
— Ничего подобного! Она была отделана до малейшей реплики! Ты все время держал ее наготове, точно камень за пазухой. В своей обычной… ты просто пытался уложить меня на обе лопатки.
— Но ты прекрасно справилась с этим.
Он улыбается, она — нет.
— Да к тому же —
— На что намекаю?
— Да на мою противную настоящую сестру!
— Всего лишь случайное совпадение.
— Да перестань же ты обращаться со мной, как с кретинкой какой-нибудь! Ее очки меня нисколько не обманули. Я эти бледно-зеленые рыбьи гляделки за милю узнаю! Не говоря уж об этой ее манере вести себя: я, мол, святее, чем ты, во сто раз, святее не бывает! Вечно вынюхивает, где тут грязь. Грязь — с ее точки зрения. Говорит, это ее святая обязанность. Моральный долг перед историей. Свинья похотливая!
— Да нет, честно! Я кое-что другое имел в виду.
— А что касается этой инфантильной и совершенно необязательной непристойности, этой сцены с раздеванием перед… и дело не просто в том, что ты настолько лишен вкуса, лишен малейшего понимания того, как тебе повезло, что ты можешь хоть как-то видеть меня, не говоря уже о том, чтобы меня касаться, и… безнадежно! Я умываю руки. — Она продолжает, не останавливаясь. — Стоит мне только подумать о бесконечных часах, которые я… и над тем, что… наверное, я просто сошла с ума. — Он открывает рот, пытаясь что-то сказать, но она торопливо продолжает: — Двадцать минут назад все могло прийти к абсолютно счастливому концу. — Он осторожно подносит ладонь к подбородку. — До этого. Когда я просила тебя позволить мне посидеть у тебя на коленях.
— Тебе просто надо было доказать, кто здесь главный.
— Если бы тебе медведь на ухо не наступил и ты был бы способен различать тончайшие языковые нюансы, ты заметил бы, что я употребила выражение «приласкать и поцеловать», несомненно сентиментальное и весьма избитое, но тем не менее вполне в данном контексте знаковое, во всяком случае в кругах лингвистически умудренных, к каковым мы, по всей видимости, и принадлежим.
— Я заметил.
— Когда женщины говорят это, они хотят выразить свою нежную привязанность. — Она мрачно смотрит на него. — Полагаю, ты не распознал бы оливковую ветвь, даже если бы сидел в саду среди олив.
Он откидывается на спину и снова растягивается на старом розовом ковре, закинув руки за голову; глядит вверх, прямо ей в глаза:
— Твой стилистически весьма интересный синопсис данного сюжета имеет лишь один недостаток: в нем ничего не сказано о том, что ты нарочно выбрала такой момент, когда я не мог не отказать тебе.
— Отвергаю это утверждение целиком и полностью. На самом деле это был такой момент, когда от тебя требовался лишь скачок воображения.
— Сквозь твой обруч.
Она подходит на шаг ближе и яростно взирает на него, скрестив руки поверх белого халата.
— Послушай, Майлз, пора нам кое-что как следует прояснить. Раз уж ты так точно сравнил себя с дрессированным псом, так и быть, приму участие в дурацкой игре — я спускаю тебя с поводка. Я понимаю — инфантильный ум должен каким-то образом высвобождать нецеленаправленную энергию. Но все эти роли, все эти шуточки, необходимость делать вид, что я даже и не слышала о Цветане Тодорове и о герменевтике, о диегезисе и деконструктивизме[91], — со всем этим теперь покончено. Когда речь идет о литературных проблемах, требующих истинной зрелости и опыта, как, например, конец произведения, решаю я. Это ясно?
— Да, доктор.
— И можешь избавить меня от твоего сарказма. Должна напомнить, что ты всего лишь абсолютно случайное и преходящее биологическое явленьице и что…
— Что я такое?!
— Ты слышал. Микроскопическое ничтожество, амебоподобный трутень, трупная муха, заблудившаяся в полете сквозь неизмеримый зал вечности. Тогда как я — архетип женщины, наделенный архетипическим здравым смыслом, развивавшимся на протяжении многих тысячелетий архетипическим пониманием высших ценностей. Сверх всего этого, тебе, как и мне, прекрасно известно, что мое физическое присутствие здесь абсолютно иллюзорно и является всего-навсего эпифеноменом, результатом определенных электрохимических реакций, происходящих в правой и, если хочешь знать, патологически гипертрофированной доле твоего мозга. Более того, — она останавливается, чтобы перевести дух, — ну-ка убери руку с моей щиколотки!
— Да мне просто интересно знать, есть ли у архетипов щиколотки.
— Только попробуй поднять руку повыше, получишь здоровенный пинок. Какого еще не получал.
Он убирает руку.
— Итак, ты говорила…
— Вопреки твоим слишком ощутимым недостаткам и несоответствиям, я все-таки сохраняла слабую
