Конь, почуяв подъем, замедлил ход. Дорога резко пошла вверх, вот уже поющие ветры как бы оказались заключенными в клетку. В этой огромной клетке, составленной из каменных стен, сосредоточились все звуки ущелья. Путник поднял голову - гравий со змеиным шипением пополз по каменным желобам Сенгергая. Не тот ли мальчишка, что спешил к своему коню, обрушил его, преграждая ему путь? Шум селя, словно непрекращающийся поток зерна из бункера, слишком хорошо знаком ему с детства. Но не это поразило его, огромные зазубренные камни, свисающие с Сенгергая, будто стоя в засаде, поджидали его, чтобы низвергнуться при его появлении ему на голову. Он все понял: в Чеменли начали крушить Сенгергая, так как горные сели постоянно суживали единственную сельскую дорогу. Видимо, другого выхода не было.
Его конь легко одолел подъем. Пройдя под гигантской скалой, которая, изогнувшись как орлиный клюв, отбрасывала огромную тень к середине дороги, он остановился у родника, который пробивался сквозь каменные плиты. Путник сошел с коня, осмотрел родник. Затем поднял голову, изучая нависшую над ним скалу. Здесь, у родника Сенгер, должен был быть холм, сложенный пирамидой из плоских камней, но этого холма почему-то не было. Не разрушил ли его сель? Не нашел он и камень Алмардана, который покоился в основании этого каменного холма. На его месте зияла зловещая пропасть. Значит, Сенгергая обрушили не киркой, не топорам, не лопатой, а скорее всего - динамитом. Гора, постепенно выкрошившись, просыпалась в Карачай.
Он молча разглядывал расположенный над идущей по краю родника Сенгер исполосованный селями склон Гаяалты. Взгляд его скользнул вправо, к подножию Карадага, тоже исполосованного рубцами, будто его зеленую грудь жгли раскаленными прутьями, полосу за полосой. Эти шрамы делили Чеменли пополам, отрезая от селения квартал Сенгер, состоявший всего из нескольких домов. У самого входа в махал Сенгер стоял некогда и их дом. Где же он теперь? Где его отцовский дом на каменных сваях, где окно, которое в свое время называли предрассветной звездой Чеменли? С колотящимся сердцем он разглядывал укрывшиеся за деревьями дома, но ничего не смог распознать. Обращенные к солнцу застекленные веранды, отбрасывая лучи словно зеркало, слепили глаза.
А где же их дом? Ведь золотые руки его отца, которого все в Чеменли звали 'уста Алмардан', возвели настоящий дворец: дом с верандами на две стороны, на каменных опорах, походил на птицу, готовую вот- вот взлететь. Ажурные опоры веранд, стены, оконные и дверные переплеты, деревянные лестничные перила были выкрашены белой, голубой, фиолетовой и розовой краской, и эта цветовая гамма до сих пор жива в его воображении.
Так, где же теперь их дом? Наконец справа от узенькой тропинки, поднимающейся вверх, он ясно различил строение, приподнявшееся на каменных сваях. В глазах потемнело: на длинных верандах этого крытого черепицей дома ни единого признака жизни. И оборвалась, исчезла последняя ниточка надежды. В этом заброшенном доме никто не живет. Крыша прогнулась, стала совсем плоской, красная черепица пожухла и побилась. А та, что уцелела, поросла зеленым мхом. Окна с выбитыми стеклами изнутри были заколочены широкими досками. А окошка с цветочными горшочками - тайного 'наблюдательного пункта' его любимой сестры - будто и вовсе не существовало, оно исчезло вообще. Но самым удивительным было то, что двор с четырех сторон был обнесен новым забором. Что бы это могло значить? Памятник старины, охраняемый государством? Большая железная дверь вместо ворот и замки на ней все объяснили. Их старый дом, видимо, превратился в склад зерна. Или во что-нибудь подобное.
Значит, в доме все-таки никто не живет. Он знал это давно, но то, что увидел своими глазами, глубоко потрясло его, и он горестно ощутил свое одиночество.
Только теперь за своим состарившимся домом он различил и другие дома, прижавшиеся к подножию горы. Он пересчитал сваи соседнего дома с широкой верандой под красной черепицей: один, два, три... шесть. Вот он, дом Шахназ. 'Сваи стоят на своих местах, как и стояли... А где же она сама?' И только тут он понял, что самой большой болью его, что с утра ни на минуту не покидала его, была мысль о Шахназ.
Он шел заросшей тропинкой, ведя коня на поводу. Волоча правую ногу, он приблизился к роднику, что журчал под огромной раскидистой ивой. Глаза его наполнились слезами. На плоском камне над родником до сих пор можно было прочесть: 'Родник Шахназ'. Он поспешно отвернулся, боясь не совладать с собой.
По старой, заросшей травой тропинке он повернул обратно. Теперь его хромота ощущалась еще явственней; тяжело припадая на правую ногу, он вышел на дорогу. На мгновение остановился в задумчивости. 'Что же я наделал? Зачем я приехал сюда?' На противоположной стороне плешины, изуродованной шрамами, стояли в ряд скалы, напоминающие человеческие фигуры. Гылынджгая заповедник бесчисленных воспоминаний, вместилище сказаний и легенд!..
Он пересек испещренную селевыми потоками поляну, ведя на поводу коня, и зашагал вверх к Гылынджгая.
Вдруг справа от дороги он уперся взглядом в небольшой ухоженный сквер. Когда-то на этом месте был такой же пустырь, как Гаялты. Потоки селя с Гылынджгая исполосовали и его рубцами. Теперь здесь был разбит сквер. По краю его, вдоль сельской дороги, проложили арык.
Ему захотелось постоять здесь, вслушиваясь в однообразное журчание арыка, вдоволь вдохнуть чистого горного воздуха.
И конь, как бы угадав намерение своего хозяина, встряхивая мягкой гривой, нагнулся над арыком. Как серпом подрезая вымытую недавним дождем зеленую траву, он двинулся вдоль арыка. Путник отпустил поводья. С трудом волоча правую ногу, он перебрался на другую сторону арыка, постоял в нерешительности, затем, отворив деревянную калитку в середине невысокого каменного забора, прихрамывая, медленно зашагал по дорожке, делившей сквер пополам. На расстоянии шагов десяти, в самом конце дорожки, затемненный едва распустившимися вишневыми деревьями, стоял небольшой памятник. На постаменте из черного мрамора покоился гранитный бюст: молодой человек с выбитой на груди Золотой Звездой, с эмблемой летчика на лейтенантских погонах, со шлемом пилота на голове. 'Кто этот храбрец?' И тотчас в мыслях у него пронеслось: это, наверное, памятник кому-нибудь из героев Чеменли. С четырех сторон памятник окружали клумбы. И вдруг он вздрогнул: издалека, с расстояния в тридцать лет, он услышал аромат вьюнка, тянувшего свои желтые, как у конопли, цветы к солнцу. Кому пришло в голову посадить здесь вьюнок? Он поднял голову, всматриваясь в надпись на мраморном постаменте. На черном мраморе золотом было выбито: 'Герой Советского Союза Эльдар Абасов. 1921-1943'.
Он застыл на месте. Сердце бешено колотилось, готовое выскочить из груди. По спине прошел озноб, а на лбу выступили капельки холодного пота. Губы дрожали. В ветвях вишневого дерева, совсем рядом, послышался свист. Не соловья ли? Да, конечно, это же соловей. И петь он мог только в этом месте. Услышав трели соловья, он понял, что душа его еще не выгорела до конца, что он видит и слышит, как видел и слышал прежде. Сейчас это потрясение пройдет - и он сможет обо всем спокойно подумать, теперь он явственно слышал стук собственного сердца.
Волоча правую ногу в неуклюжем ботинке, он приближался к самому постаменту. Действительно ли там написано 'Эльдар Абасов'? Но может быть, это какой-то другой Эльдар Абасов? Он перебрал в памяти всех своих сверстников в Чеменли тридцатилетней давности. Вспомнил их имена. Нет, в их селе у него не было тезки.
Он пристально вгляделся в шлем пилота на голове парня, рассмотрел его Золотую Звезду, лицо из гранита. Да, это был он сам. Сомнений быть не могло. И все-таки этот парень совсем на него не похож.
Ну, абсолютно никакого сходства. Наверно, оттого, что скульптор попался неопытный... либо обладал уж очень буйной фантазией. Ты только посмотри, каким надменным, горделивым захотелось ему изобразить этого молодого летчика! Скорее не летчика, а сказочного богатыря, одним взмахом отрубающего дракону все семь голов. Широкоплечий, с развернутой грудью, - ведь на каждое его плечо можно взвалить целую гору! Но, видимо, скульптор не только никогда не видал уста Алмардана, но и не слыхал его слов: 'Сила героя не в его мускулах, а в его сердце'. А впрочем, какая разница? А вдруг герой и должен быть таким? Хорошо, что этот юноша совсем на него не похож. И уж совсем не походит на колченогого Эльдара, который, волоча искривленную ногу, прячет под мышкой изуродованную рубцами, почерневшую от ожогов руку.
Он постоял в задумчивости. Вдруг его сухие, потрескавшиеся губы тронула улыбка. 'Видишь, с какими почестями тебя похоронили? А ты все слоняешься по белу свету'.
И, успокоившись, он отошел от бюста, миновал цветочные клумбы и направился к цветущему вишневому
