— Теперь нет. — И он, забравшись в постель, еще долго ворочался.
Когда я проснулся, утро точило бледным рассветом восток. Тайга пустовала без ветра, без птичьих песен. Природа еще дремала в сладостных грезах и пробуждалась долго, нехотя. Старики уже оседлали оленей, готовились покинуть наш лагерь. Осикта и Тешка прощались с Улукитканом молча. В глазах у всех печаль. В голове думы: кто знает, сойдутся ли их тропы на последнем, коротком отрезке жизни? Встретятся ли они еще когда-нибудь в этой тайге?
Улукиткан меняется трубками с узеньким Осиктой и ножами с толстяком Тешкой.
— Тебе счастье — Улукиткан, береги старика! Таких зрячих уже нет больше и не будет, — сказал, прощаясь со мною, Тешка. — Теперь ты скажи, что нам желаешь в дорогу, и надо ехать: стадо может далеко уйти.
— Желаю до дому благополучно докочевать, здоровья, спокойной, тихой жизни в своем селении, — ответил я. — Отогрейте себе место в колхозе и живите без забот и хлопот, как другие старики. В колхозе, наверно, есть кому сменить вас?
Гости недовольно переглянулись и, отвернувшись, молча стали смотреть, как огонь пожирает головешки.
— Люди есть, да не все теперь тайгу знают, — ответил Осикта после раздумья. — Совсем другой школа учатся, картошку от лука отличают, да они тут не растут, а след волка от собачьего не разбирают, блудят в лесу, время не знают, когда кто родится, где живет. Как можно доверить слепому колхозное стадо? А нам привычно… Ты говоришь — надо согреть место. Зачем? Не пристала старикам сидячая жизнь, лучше тяжелая котомка и длинная дорога.
Мы распрощались. Гости перебрели Кунь-Манье и скрылись за темной стеной берегового леса. Следом за ними ленивой рысцой бежал Майто. Через несколько минут после того, как смолкли шаги оленей по гальке, донесся вой волка. Насторожилась тайга, всполошились собаки. Мы переглянулись с Улукитканом, и многозначительная улыбка смыла с лица старика грусть разлуки.
Лагерь еще спал. Я только забрался под полог, как ко мне заглянул Улукиткан. Он поманил меня пальцем.
— Сонгачан[45] родился, иди смотри. Бальдымакта всегда приносит счастье, — сказал он таинственно.
Я вылез из палатки. Олени окружили лагерь. Одни из них лежали на утоптанной земле и лениво пережевывали корм, другие тут же бродили в поисках солонцов. Под старой елью стояла самка, единственная в стаде, а рядом с нею — худенький и очень маленький теленок. Едва родившись, он первым долгом испробовал работу своих легких, обнюхал воздух и, вероятно, удивился, сколько в нем разных запахов. Затем встал кривыми, неустойчивыми ножками на землю и черными влажными глазами начал осматривать окружающий его мир. Все тут было для него интересным: и палатки, и лес, и солнце, и птичьи песни, и забавный ручеек, и мы с Улукитканом.
«Бе-ек!» — вырвалось у него от удивления.
Ему в ответ нежно промычала мать, и тут только новорожденный вспомнил о голоде. Шатаясь и неуклюже переставляя ноги, он подошел к матери, стал тыкать влажной мордочкой в живот, ища соски. Делал он это так уверенно и настойчиво, словно не впервые. Наконец-то нашел их, обрадовался, задергал хвостиком, начал бить крошечными ножками о мерзлую землю, а молоко стекало по его губам.
Через пять минут теленок улегся возле матери и погрузился в свой первый сон. Мать, с опаской поглядывая по сторонам, стала зализывать пушистую шерсть на его спине. Мы с Улукитканом отошли к костру.
— Слабый он, как пойдет с караваном? — сказал я.
— Думать будем. Говорю, новорожденный к счастью. Только глупый откажется от него. Нечасто попадается оно в дороге, — ответил старик.
Наш разговор неожиданно оборвался. Лежавший за палаткой Кучум учуял телка, вскочил и бросился под ель, намереваясь расправиться с ним, да не успел — мать опередила. Молниеносным ударом передней ноги она отбросила кобеля в сторону и угрожающе затрясла головой. А теленок продолжал спокойно спать: он еще не ведал опасности, не знал, что такое враги.
«Бе-е!» — протянула мать и, не оглядываясь, зашагала к ключу.
Новорожденного этот звук разбудил. Он встал и пошел следом за матерью. Та, не задерживаясь, побрела через ручей к противоположному берегу. Я хотел броситься и поймать теленка: не верилось, чтобы он, только что родившийся, мог преодолеть течение. Но Улукиткан удержал меня:
— Пусть привыкает. Он начинает жить.
И мы были свидетелями, как это хилое существо на слабых ножках, не имея опыта, стало переходить ручей. Шумно плескалась ледяная вода. Быстрое течение готово было опрокинуть телка, отбросить вниз. Но он вдруг уперся ножками в камни, подставил течению бок и, тужась изо всех сил, полез вкось на струю. Как взрослый олень, малыш вытягивал шею, прыгал, торчмя поднимал крошечный хвостик и, выбравшись на берег, так же, как и мать, стряхнул с себя воду. Он еще не прожил и получаса, а уже с поразительной точностью копировал движения взрослых оленей.
Мать, не задерживаясь, увела телка от берега в заросли стланика. Поднялось стадо и, кормясь, разбрелось по мари.
Работа на Кунь-Манье была закончена. Лебедеву предстоял поход на Джугджур и Становой, чтобы отстроить пирамиды на вершинах, намеченных нами при недавнем посещении того района. Мы же со своими проводниками отправились к верховью реки Зеи, чтобы найти там перевал через хребет, а по пути побывать у геодезистов и топографов, работающих на Джугдыре.
Через час мы сняли палатки. Поскольку наше и лебедевское вьючное снаряжение и продовольствие находились на Мае, решили добраться туда на нартах и там разойтись по своим направлениям.
Когда весь груз был упакован и увязан, снова собрали оленей, но среди них не оказалось телка. Мать спрятала его где-то в лесу, а сама вернулась в стадо и среди оленей оставалась незаметной, словно в ней заглохло материнское чувство. Изредка она поднимала голову, долго настороженно прислушивалась к тишине, и тогда в ее глазах вспыхивала тревога.
Мы тщательно обыскали кусты, перелески, осмотрели мари — нигде телка не оказалось. Чужие похоронки искать трудно, в этом нас хорошо убедил сегодняшний случай.
Дня оставалось немного, решили отложить выезд до утра. Вечером еще раз и более тщательно обшарили тайгу, но все безрезультатно. Местность вокруг стоянки так истоптали олени, что даже Улукиткан не смог разобраться в следах. Пока мы бродили по лесу, самка незаметно исчезла из стада и вернулась только часа через полтора, причем со стороны отрога, откуда мы ее не ожидали.
— Эта матка — баюткан[46]. Ево, как дикий олень, прячет телка. Все равно найдем, — успокаивал всех Улукиткан.
«Какая удивительная сила инстинкта!» — подумал я. Нужно же было матери догадаться увести телка и спрятать его где-то в уединенном местечке, а тому затаиться и, не выдавая себя, часами лежать без движения!
Этот инстинкт самка унаследовала от отца-сокжоя. В диком олене он сильно развился в соответствии с условиями его жизни. Ведь почти все крупные хищники: медведь, волк, росомаха, рысь, филин, беркут и другие — не упустят случая поохотиться за теленком северного оленя. Но не так легко его найти, спрятанного в россыпи или под стланиковым кустом, где малыш проводит весь день. Можно рядом пройти и не заметить рыжий комочек, плотно прижавшийся к земле среди пожелтевшей растительности или ржавого мха.
Вечером, перед тем как стемнело, Улукиткан молча оделся, положил в котомку узду, маут, взял посох и зашагал на марь к стаду.
— Оленей караулить пошел? — спросил я каюра Николая.
— Старик хочет мать обмануть, найти теленка.
— Куда же он ночью идет искать?
— Улукиткан не хочет счастье бросать. Сейчас наденет на матку колокольчик и будет ждать; все равно она ночью или утром побежит к телку, он и пойдет за ней. В тайге колокольчик далеко слышно.
Улукиткан долго не возвращался. Все поужинали и уже собрались лечь спать, как послышались его тяжелые шаги. Он медленно подошел к костру, устало опустил на землю котомку, из которой пугливо
