израильтян можно по-человечески понять, евреев сюда пока больше везти нельзя. Тогда самим нечего будет жрать. Конечно, живы сионистские идеалы, но людей нельзя селить в юртах! Они все-таки не монголы! И зря старец не готов ни к каким компромиссам! Но он неподкупен. Чист как кристалл. А претворять его идеи за гроши приходится нам, рядовым работникам 'Конгресса'! Только вы никому не говорите, что я с вами делюсь, -- это в ваших же интересах. Они вас раздавят!
-- Меня уже некуда дальше давить. Так это и есть 'Русский конгресс'? Я уже имел счастье слышать.
Женя картинно развел руками: 'Через пять лет в России не останется ни одного еврея! 'Национальный обмен' -- вот главная идея старика! Помочь всем угнетенным нациям вернуться в точки исхода. И вернуть России всех генетически русских!'
-- Бред! Каких русских?! Разве что вы сами и пять придурков в Аргентине. Но я не видел еще ни одного человека, который готов вернуться в Новую Москву. И как вам удастся их отловить? Или вы их клиппируете, как аистов?!
Женя посмотрел на меня внимательно, но сдержался и ничего не сказал. Я понял, что он чего-то не договаривает.
-- Слушайте, Арьев, шепните мне по-честному, вы же не поддерживали 'Указ 512'?! Зачем же вы с ними сотрудничаете? Вы плохо кончите.
Может быть и так, -- сказал он, на секунду очнувшись, -- терять мне все равно нечего. Вам никогда не приходилось служить в национальном офисе? Сидеть там с половины восьмого до трех и молиться на свой индекс?! Единственная отдушина -- это читать в сортирах детективы. А тут запахло свободой и жизнью. И все-таки делаем настоящее дело! Скоро в Израиле появится свой Нобелевский лауреат!
-- В какой области?
При чем тут области? В литературной области! В изящной словесности.
Я только изумленно присвистнул.
А кого вы собираетесь отрядить в Нобелевские лауреаты? Ирину Левинзон?! Или, может быть, Гришку Вассермана?
Это еще кто? Поэт? Сколько их развелось! -- Женя неодобрительно раздул ноздри. -- Нет, скорее всего, выдвинут Мишку Менделевича.
-- 'Армяшку'? -- опешил я.
-- Да вы читали его дремы о русском корне? Старец был потрясен!
-- Я не читаю по-турецки.
-- И зря! Впрочем, есть переводы. Я впервые кому-то позавидовал -талантище! Даром что бакинец.
-- Слушайте, может быть, вы и сами надумали вернуться? -- спросил я с любопытством.
Арьев деланно засмеялся: 'А почему бы и нет? Все куда-нибудь возвращаются. Все равно скоро подохнем. Если вы захотите, я скоро смогу начать вас печатать. Да не стройте из себя девственницу! Раз пишете, значит желаете видеть себя напечатанным. Если старцу Ножницыну подойдет, я смогу брать у вас по одному материалу в номер. Тема не имеет значения'.
-- У вас что, ежемесячник? -- как можно вежливее спросил я.
А черт его знает, я еще сам не разобрался. Говорят, что это будет не простая газета, а, так сказать, для вождей. Вроде предостережения.
-- Кто же это вам говорил?
-- Кто надо, тот и говорил. Начальство говорило. В общем, ждите меня здесь по четвергам, и пока никому ни слова. В это же время, и приготовьте какой-нибудь стоящий материал. Этот упырь пусть тут пока валяется, а второго юродивого мы отсюда перевели.
Я решил, что ослышался, и промолчал.
-- У вас нет с собой немного денег? -- спросил я. -- В виде аванса.
С деньгами сложность. Я же сказал вам, что текст должен понравиться старцу. Сколько вам нужно?
Дайте сто шекелей. Или знаете, дайте сразу сто двадцать. Если рассказ не подойдет, то я вам верну.
Брат! Ты сделаешь так, чтобы рассказ подошел! -- жестко отрезал Арьев и стал подниматься к выходу.
-- Я постараюсь, 'брат', -- сказал я ему вдогонку. И вдруг увидел, что Борис Федорович не спит и пристально из темноты на меня смотрит.
- Продался христопродавцу? -- торжественно спросил он.
- Продался, продался, -- ответил я недовольно.
- Если эта гнида что-нибудь сделает с Шиллером, я ему пасть порву.
- Конечно, Боря, порвешь, -- сказал я устало, - но лучше тебе самому отсюда убираться.
Он зло засопел, потом пробурчал:
-- Возраст уже не тот -- мне хата нужна с плитой. Веди меня к христианам -- пусть везут в Европу, я согласен.
Хорошо. В следующий понедельник пойдем, в Йом-шени. Только не пей с утра - Ван-Хувен этого сильно не любит.
Глава двенадцатая
АРЬЕВ НЕ СОВРАЛ
Держа деньги в руках, я поплелся домой. Теплый ветерок из спящей кондитерской потрепал меня по лицу. Где-то в конце мира, на краю бездны, брести к себе в бревенчатый сарай, думал я. Вот то, чего ты хотел. И добился. Ты свободен. Ты на хуй никому не нужен. Кроме Бориса Федоровича и этих джигитов, которым ты должен за квартиру. И самый близкий тебе человек Арьев все время мелет чепуху про дружбу, про нехватку чуткого собеседника и пугается теней от костра. А теперь еще вступает в эту таинственную русскую лигу, и до него уже не достучаться. Но даже Боре Усвяцову помочь я не в состоянии. В христианское посольство я его, конечно, отвести смогу. Тут есть такие придурки. Раз в год они нагоняют сюда баб в передничках, и те маршируют по улицам и скандируют, как они любят евреев. Но Боре там ничего не отколется -- у него слишком высокий еврейский индекс.
Я носком открыл дверь своей парадной и неожиданно на чем-то поскользнулся. Тогда я включил свет. Вся лестница была усеяна бумагами, более того, я сразу понял, что это мои собственные папки. 'Маккавеи!' -ужас промелькнул у меня мозгу. Уже несколько месяцев я не подтверждал свой индекс, но пока это могло ограничиться простым штрафом. Я побежал наверх.
В комнате творилось что-то невообразимое. Все было вверх дном, диван вспорот, перевернуты полки, разодраны картонные ящики, в которых я держал старые письма. Нашли где искать! Я тихонечко выругался и начал сносить вещи обратно к себе в квартиру. Соседи спали. Раскладывать книги по полкам я поленился -- притащил все, бросил на пол и, обессиленный, опустился на стул. Меня уже второй раз пытались ограбить, но у меня совершенно нечего взять. Письма все смяты, фотографии сорваны со стен.
За один день у меня было слишком много впечатлений. Еще этого мудака Арьева подменили. Я видел много людей, которым начинает сниться нечисть, и сейчас это был кандидат номер один на психдиспансер.
На следующее утро я спустился в мясную лавку к хозяину и постучался к соседкам. Тайная полиция 'маккавеев' всегда предупреждает соседей, но на этот раз никто ничего не слышал. Но прошло несколько дней, и ко мне в дверь кто-то осторожно постучался. 'Нет никого? -- чуть слышно прохрипел Аркадий Ионович (а это был он). -- Закрой на всякий случай ставни, никто не знает, что я в городе'.
Выглядел он встревоженным, и ему хотелось чем-то со мной поделиться. Я пошел ставить чайник, и когда вернулся в комнату, он уже извертелся на табурете.
-- Послушай, -- сказал он, -- я немедленно отсюда уезжаю. Денег -- ни гроша. На тебя вся надежда.
Меня поразило и то, что он впервые обратился ко мне на 'ты', и то, что его лицо было как-то необычно вдавлено и перекошено по оси.
-- Пора вам тоже завязать с питьем, -- посоветовал я, -- кажется, что по вам проехал танк.
-- Молчи, у меня нет времени, -- прошипел он, -- ты был у меня дома? Такой, блядь, погром устроили, будьте нате! Но это еще не все. Я тебе сейчас порасскажу такое, что у тебя волосы встанут дыбом. Верные сведения. Плесни мне еще чая. Но проболтаешься -- пеняй на себя!
