— Точно. — Коффин подался вперед, чтобы я не мешал ему улыбнуться Джотте. — Раньше у меня были кудри, но я так много летал, что они распрямились.
Бьюсь об заклад, он не первый раз повторял эту шуточку, но Джотта тем не менее рассмеялась.
У Колумбус-серкл мы свернули на север и впереди, на Шестьдесят второй улице, увидели нескончаемую череду людей, которые выходили из Центрального парка и пересекали улицу; другие подходили с севера и с юга, некоторые почти бежали, и все направлялись к большому пустому участку на углу. Подъехав ближе, мы увидели, что участок огорожен десятифутовым забором из сосновых досок; забор был новенький, но уже украшенный большим плакатом, на котором огромными буквами рекламировалось что-то под названием «Мокси». За забором стоял шатер — длинный, светло-коричневый, выше самого забора на добрую дюжину футов. А когда Фрэнк Коффин поставил автомобиль у тротуара напротив огороженного участка, мы увидали, что забор со всех сторон окружен полицейскими, но какой-то мальчишка все же ухитрился перебраться через него — он взгромоздился на спину приятеля, потом перебрался на плечи, подпрыгнул и ухватился за край забора, перемахнув внутрь прежде, чем полицейский успел подбежать к нему. Другой мальчишка поставил ногу на сплетенные пальцы своего дружка, и тот подбросил его к краю забора; сорванец перевалился на животе на другую сторону, рухнул вниз и, ухмыляясь, исчез из виду.
Мы подошли к большому проему в заборе со стороны Шестьдесят второй улицы, но и там вход преграждали полицейские. За их спинами, на вытоптанной траве, был установлен тот самый длинный высокий шатер, а у входа в шатер молодой человек лет тридцати говорил с толпой, состоявшей из мальчишек, мужчин и двух-трех женщин. На нем были сапоги, зашнурованные до колен, и светло- коричневая кожаная куртка.
— Рой Кнабеншу [24], — сказал Фрэнк Коффин и принялся медленно и широко размахивать рукой.
— И оттуда, если позволит ветер, — говорил между тем Кнабеншу, — я полечу в южном направлении.
Кое-кто из мужчин — репортеры — делали записи.
Кнабеншу заметил, что Коффин машет ему, и крикнул:
— Иди сюда, Фрэнк!
Полицейским, которые обернулись на его голос, он прокричал:
— Пропустите его, пожалуйста! Это мой ассистент!
Полицейские кивнули Фрэнку, который со словами: «Мы все ассистенты» — подхватил нас под руки и ввел внутрь. Не знаю, в самом ли деле Рой Кнабеншу ожидал прихода Коффина, но он поманил нас к себе, повернулся, чтобы откинуть клапан на входе в шатер, и придерживал его, покуда мы не вошли в коричневый свет, сеявшийся сквозь холст; я так и не знал, что же ждет нас внутри.
Это оказался баллон, почти целиком заполнявший шатер — огромный и по форме похожий на дирижабль; его округлое брюхо нависло над самыми нашими головами, бока почти касались стен шатра — это было все равно что оказаться в одном чулане со слоном. Гигант вздымался почти до самой довольно высокой крыши шатра; на следующий день я прочел в «Таймс», что он был шестнадцати футов в поперечнике и шестьдесят два фута длиной. Шатер был битком набит мужчинами — женщины ни одной, так что Джотта сразу вышла наружу.
Мои глаза привыкли к свету, и теперь я мог рассмотреть все в подробностях. Баллон, нависавший над самыми нашими головами, покрывала плотно прилегавшая сеть, от которой веревки тянулись к довольно- таки Непрочному на Вид каркасу. Нижняя часть каркаса представляла собой пару узких полозьев — что-то вроде салазок; на них были навалены мешки с песком, прижимавшие каркас к земле. Кто-то, может быть, сам Кнабеншу, крикнул: «Давай!» — и все мужчины, толпившиеся в шатре, начали занимать позиции вдоль боков каркаса. Фрэнк последовал за ними, и мне ничего не оставалось, как присоединиться к нему. По другую сторону каркаса что-то прокричали, и все, кто стоял рядом со мной, как один, схватились за веревки и принялись пинками отшвыривать с салазок мешки с песком. Я последовал их примеру и сразу ощутил, как сильно и резко потянул вверх баллон.
Мы вывели его из шатра; полицейские оттесняли людей в сторону. У прохода в заборе, за полицейским кордоном, толпились зеваки, пытаясь разглядеть нас; мальчишки подпрыгивали за спинами взрослых. Из шатра трусцой выбегали люди и бросали на салазки мешки с песком, вновь закрепляя у земли все это сооружение.
Теперь мы с Фрэнком смогли отойти в сторону и рассмотреть баллон; Джотта присоединилась к нам. К моему изумлению, баллон оказался ярко-желтого цвета; его силуэт четко выделялся на фоне синего неба над нашими головами.
— Он похож на кита, — пробормотала Джотта, и Фрэнк, согласно кивнув, добавил:
— Только бесхвостого.
И в самом деле: над нами парил желтый курносый великан с широкими боками, конусообразно сужавшимися к концу. Теперь я разглядел, что каркас под ним сделан из алюминия. На каркасе был установлен небольшой бензиновый моторчик, соединенный приводным ремнем с четырехлопастным пропеллером, и лопасти пропеллера — я не поверил собственным глазам — были из ткани, вернее, то ли из ткани, то ли из кожи, выкрашенной алюминиевой краской и натянутой на плоские каркасы. Сзади стоял руль с двумя горизонтальными стабилизаторами. А между рулем и моторчиком прямо на салазках было закреплено сиденье, размером и формой напоминавшее велосипедное седло, но с загнутыми краями, как на тракторе.
И это все — ни парашюта, ни страховочных ремней, только сиденье, и черт меня побери, если Рой Кнабеншу, осклабясь в неподдельной веселости, не уселся прямиком на это сиденьице и не поставил ноги на полозья в дюйм шириной! Репортеры с блокнотами и карандашами наготове столпились вокруг него, оттеснив нас. Один из них спросил, не опасно ли летать на этакой штуковине. Кнабеншу, восседавший на своем сиденьице, как в седле велосипеда, при одной мысли об опасности радостно удивился.
— Нет, — сказал он, — стоит только свыкнуться с первым возбуждением, и всякая мысль об опасности совершенно покидает сознание. — Судя по его тону, такой ответ ему приходилось давать прежде, и не один раз. — Постепенно привыкаешь, — продолжал он, и репортеры прилежно записывали, — лететь на высоте в тысячу футов над землей, точно так же как обычный человек привыкает ходить по земле, а построить дирижабль — впрочем, сам я предпочитаю называть его управляемым аэростатом — так же просто, как управлять им, стоит только научиться.
Этот ответ удовлетворил всех, и слушатели дружно закивали, но я вполголоса спросил у Фрэнка:
— Он говорит правду? Это не опасно?
— Конечно же опасно, — ответил он негромко, — хотя Кнабеншу сейчас сам наполовину верит своим словам — он совершенно бесстрашен. Но его слабосильное сооружение может в один миг опрокинуть и швырнуть наземь неожиданный шквал. Порыв ветра разорвет его на части. Глупая штуковина, и дни ее сочтены. Будущее за мощными аэропланами. Мне нравится этот парень — я познакомился с ним прошлым вечером, — но в душе он еще ребенок и вовсю забавляется с игрушкой, которая когда-нибудь прикончит его.
Репортеры записали слова Кнабеншу, он крикнул: «Давай!» — и мы все, как один, снова ухватились за веревки, отпихивая ногами мешки с песком. Все сооружение благодаря нашим усилиям висело теперь футах в пяти над землей. Нос аэростата немного опустился, и Кнабеншу, запустив руку в один из дюжины мешков, которые висели на снастях вокруг него, вынул пригоршню песка, не больше, и высыпал, внимательно следя за носом баллона. Тот и в самом деле немного поднялся, и Кнабеншу развеял по ветру еще одну пригоршню песка, выравнивая баллон. Он сидел над нами, и потому я не мог увидеть, как он запустил мотор, зато услышал медлительное «пых-пых», которое, ускоряясь, перешло в быстрое тарахтенье. Я бы не доверил этому моторчику и тележку для гольфа, но Кнабеншу снова рявкнул: «Давай!» — мы разом выпустили из рук веревки, отступили, и аэростат взмыл вверх. Нос опять нырнул вниз, но тут же выровнялся.
Громоздкое сооружение поднималось в небеса, не слишком быстро, но и не медленно, мальчишки прыгали и вопили, у взрослых вырвался тот благоговейный стон, какой можно услышать во время фейерверка. Аэростат поднялся уже на сотню футов, а может быть, и на две — во всяком случае, достаточно высоко, чтобы заметно уменьшиться в размерах. Зрелище было незабываемое — желтый кит все выше поднимался в синее небо, и Кнабеншу, широко, как лыжник, расставив ноги на непрочных и тонких алюминиевых салазках, махал нам одной рукой, цепляясь за что-то другой. Он поднялся чуть выше, а затем
