так, что правая едва не коснулась воды. Мгновенно Коффин сделал нечто, отчего самолет тотчас выровнялся и опустился на воду; белые бурунчики вскипели по обе стороны от длинного, как лодка, корпуса; аэроплан неуклюже покачивался. А затем, превратившись теперь в неповоротливую лодку, он двинулся к нам, подпрыгивая на мелкой зыби, и я, не в силах отвести глаз, обливался холодным потом. Мне было страшно за Фрэнка, за пассажира, которого я только сейчас смог разглядеть, и еще за себя самого, потому что я отчетливо понял: все эти примитивные ранние самолеты могут прикончить человека в любой миг не хуже нелепого аэростата Роя Кнабеншу.
Подпрыгивая и приплясывая, аэроплан двинулся к стоявшему на якоре плоту и остановился, едва не врезавшись в него; Фрэнк выключил мотор, развернул руль — крылья аэроплана прошли над самым плотом — и подвел свою машину вплотную к плоту. Пассажир — вернее, как я разглядел сейчас, пассажирка ловко выбралась на плот с веревкой в руках. Фрэнк наблюдал, как она привязывает веревку к металлическому кольцу, повернулся, чтобы бросить якорь и закрепить аэроплан с другой стороны, и я смотрел, потрясенный хрупкостью этого сооружения. Штуковина, качавшаяся на воде у плота, смахивала больше всего на воздушного змея! Месиво из дерева и натянутой ткани — и ничего больше, разве что хрупкие непрочные крылья, призванные поднимать округлый, массивный с виду и ничем не прикрытый мотор. Такого моторизованного змея можно за четверть часа состряпать в собственном гараже. И на этом вот — подниматься в воздух? Лететь над Нью-Йорком?
Пассажирка, стоявшая на плоту — Фрэнк спустился с аэроплана и присоединился к ней, — была одета в длинную синюю юбку и блузу с квадратным матросским воротником и была очень симпатичной. Она улыбалась Фрэнку, который радостно приветствовал толпу, собравшуюся на берегу.
Потом они сели в лодку, подгребли к берегу, Фрэнк пришвартовался, вышел вместе со своей пассажиркой на пирс, и их тотчас окружили репортеры с блокнотами; я заметил, что среди них есть и те, которых я видел в шатре Роя Кнабеншу.
— Вам понравилась воздушная прогулка, миссис Коффин? — спросил один из них, и женщина с улыбкой обернулась к нему.
— О да, это было так захватывающе! — По ее лицу я видел, что она говорит правду; наверняка ей приходилось летать и раньше — ради рекламы, но она была искренна. — Всем бы следовало полетать над городом, — прибавила она, а Фрэнк подхватил:
— Всем, у кого найдется пять долларов, — и эти слова были встречены дружным смехом.
Фрэнк на мгновение повернулся к заливу, чтобы поглядеть на приближавшийся к гавани пароход. Какой-то репортер спросил, не второй ли это его полет за сегодняшний день.
— Совершенно верно, — ответил Фрэнк. Собирается ли он полетать еще? Да, собирается. Опять он оглянулся на пароход, и я сделал то же самое. Пароход был еще далеко, но уже сейчас я мог различить две полоски дыма над трубами.
— Джентльмены, — сказал Фрэнк репортерам, — во время первого полета я увидел это судно у входа в залив и решил слетать к нему. Я пролетел над судном на высоте около четырехсот футов и увидел пассажиров, собравшихся на носу корабля, чтобы, как я предположил, впервые увидеть статую Свободы.
— А они заметили вас?
— О да, разумеется, и приветствовали меня с большим энтузиазмом.
И размахивали шляпами, прибавил я мысленно.
— Пароход просигналил мне гудком, а затем я пролетел вдоль ватерлинии, чтобы прочитать его название — «Сент-Луис», как оказалось. Потом я попытался зависнуть над его кормой, но пароход шел чересчур медленно, и даже при наименьшей скорости я волей-неволей обгонял его. А потому я оставил в покое «Сент-Луис», который не мог со мной тягаться, вернулся к Бэттери и, как вам известно, успел даже совершить еще один полет, а вот «Сент-Луис» до сих пор еще не прибыл в гавань. Я твердо уверен, что будущее путешествий — здесь, — тут он указал на небо, — а не там.
Фрэнк показал на пароход. Пропаганда при удобном случае, подумал я, но тем не менее, слушая его, ощутил легкий озноб — настолько эффектна была его правота. Неужели он действительно верит собственным словам? Трудно представить — стоит лишь взглянуть на воздушного змея, причаленного к плоту.
Фрэнк дружески кивнул репортерам и толпе зрителей, взял под руку жену, и они пошли прочь, а вся эта толпа 1912 года, включая репортеров, не сделала ни малейшей попытки посягнуть на их право уединения. Никто не побежал за ними с последним вопросом, и никому не пришло в голову выпрашивать автограф.
Они направились к улыбающейся молодой женщине, которая ожидала их в дюжине ярдов от пирса; затем Фрэнк оглянулся и заметил меня. Он тотчас улыбнулся, жестом подозвал меня, и я присоединился к этой троице. Молодая женщина взяла за руки миссис Коффин, они чмокнули друг друга в щечку и заговорили. Я снял шляпу, когда Фрэнк представил меня своей жене — она поглядела на меня с живым, неподдельным интересом к новому знакомству. Затем она представила меня очень хорошенькой женщине по имени Гарриет Куимби. «Она — авиатриса!» — прибавила миссис Коффин.
— И скоро станет первой женщиной, перелетевшей Ла-Манш, — сказал Фрэнк.
— Попытается стать, — поправила его Гарриет Куимби и обратилась ко мне: — Между тем я занимаюсь более прозаическим ремеслом театрального критика. Пишу для «Иллюстрированной газеты Фрэнка Лесли».
Я едва не брякнул, что тоже работаю для «Лесли»! Но вовремя опомнился и вместо этого сказал:
— Вот как? Вы пойдете сегодня на «Грейхаунд»?
И мы немного поговорили о «Грейхаунде».
Мне понравилась Гарриет Куимби, она произвела на меня впечатление, и позже, вернувшись уже в конец этого нового столетия, я засел в справочном зале Нью-йоркской Публичной библиотеки, листая страницы «Кто есть кто», хотя и не слишком надеялся отыскать там имя Гарриет Куимби, потому что прежде никогда о ней не слыхал. И тем не менее отыскал. Гарриет Куимби действительно перелетела через Ла-Манш. В одиночку. Первая женщина, совершившая это. 16 апреля 1912 года. Но статья включала также и дату ее смерти — несколько месяцев спустя, в авиакатастрофе… но не сегодня, не сейчас, не в этот день.
— Так вы обе уходите? — спросил Фрэнк, и миссис Коффин ответила:
— Да, но если ты собираешься поднять мистера Морли в воздух, мы останемся и понаблюдаем.
Она наградила меня очаровательной улыбкой, и все трое двинулись к пирсу. И я пошел с ними… а что еще мне оставалось сделать в присутствии молодой красивой «авиатрисы», которая замышляла на одном из этих нелепых воздушных змеев в одиночку пересечь Ла-Манш, и другой женщины, которая только что сошла с чудовищной штуковины, поджидавшей меня у плота? Я шел как приговоренный к казни, которому только и остается следовать за людьми, пришедшими в его камеру. По травянистому берегу мы спустились к пирсу и сели в лодку, готовую переправить меня через Стикс. И лодка направилась к плоту и — Боже милосердный! — кошмарному сооружению из дерева и ткани, терпеливо дожидавшемуся меня.
Оказавшись на плоту, я встал у аэроплана, на настиле из грубых досок, а Фрэнк тем временем, опустившись на колени, пришвартовал лодку.
— Фрэнк, — сказал я, — мне нужна не просто воздушная прогулка. Я хочу пролететь над Манхэттеном и поискать одно здание. По форме оно должно напоминать корабль. «Мавританию».
Фрэнк задумался и покачал головой:
— Не помню ничего подобного. Но если оно существует, мы его найдем.
— И еще я хочу заплатить вам больше чем пять долларов.
— Ладно. Посмотрим, сколько времени займет полет. Думаю, он обойдется вам не слишком дорого.
Он выпрямился, и плот заколыхался на воде, что мне совсем не пришлось по вкусу. Может быть, схватиться за живот и объявить, что меня мутит? На аэроплане было два небольших одноместных сиденья — они располагались друг за другом в непрочном на вид фюзеляже. Фрэнк обошел аэроплан спереди; я наблюдал за ним, затем, подражая ему, шагнул вначале на понтон, подтянулся и забрался на одно из чудовищных сиденьиц впереди Фрэнка. На сиденье был кожаный ремень, наподобие тех, что используются на электрическом стуле, и я туго затянул его на поясе. Перегнувшись вперед, Фрэнк протянул мне защитные очки, я выжал из своих лицевых мышц все возможное, чтобы изобразить улыбку, и надел очки.
