Девушкам он поручил раненых и подготовку провианта для воинов. Рабы мололи на жерновах ячмень и пшеницу, девушки пекли хлеба и укладывали их впрок в корзины. Работа закипела, словно они были не в походе, а у себя дома, в славинских ил антских поселениях.
Исток осмотрел преторий и подготовил покои для Ирины. Надо было также убрать с форума следы крови и грабежей, похоронить мертвых в глубокой могиле за городскими стенами.
Когда все было готово к приходу невесты, Исток стал частенько подниматься на башню на морском берегу. Глядя оттуда на людской муравейник, кишевший вокруг города, он удовлетворенно улыбался.
'Как настоящий деспот, - думал он про себя и испуганно оглядывался, ибо боялся самой этой мысли, боялся, как бы она не вылетела из его головы и таинственной искрой не вспыхнула среди людей. - Но я делаю это только ради нее, - оправдывался он. - Ради тебя, Ирина, чтобы твое сердце не дрогнуло при виде ужасов войны, чтобы не устыдилась твоя душа и чтобы ты, привыкшая к роскоши, не зарыдала, оказавшись среди варваров. Тебя будут приветствовать воины, каких нет в Византии, тебя будут приветствовать, как палатинцы приветствуют Феодору, когда она приезжает в их лагерь. А ты, мой Эпафродит!... 'Мехеркле! [Клянусь Гераклом! (греч.)] - скажешь ты. - Не напрасно я тратил на него золотые монеты'. Как вспыхнут твои глаза, когда ты увидишь мое войско и мое племя! Ведь это они отомстили, кровью отомстили и еще будут мстить Константинополю, преступному и неблагодарному, осудившему тебя на смерть. Месть, Эпафродит, за тебя и за твои страдания!'
Прошла неделя.
Радо начал беспокоиться, на лице Истока появились тени.
- О боги, - молился он, - смилуйтесь. Христос, сохрани ее!
Море волновалось, беспокойные волны набегали на берег.
Радо резал ягнят одного за другим, приносил на костер дары Деване и паркам. Потом выбегал на берег, смотрел в морскую даль, лил масло в волны, надеясь успокоить их, бросал рыбам куски мяса в надежде отвести надвигавшуюся бурю.
- Они не придут по морю, Исток, они приедут по суше!
Радо вскочил на коня и помчался по дороге в Фессалонику. Очень скоро он вернулся, разыскал Истока и принялся уговаривать его:
- Идем! Мы должны пойти в Фессалонику! За Любиницей, за Ириной! Ох, уж этот Радован! Он вконец там упился! Заболтался, может быть, даже все выдал! Клянусь Перуном, певец, я убью тебя и не стану раскаиваться в этом!
Девушки грустными взглядами провожали героев, томившихся на башне, встречавших на морском берегу восход и заход солнца.
- Герой, спаси свою невесту! - шептали они. - Для чего же войско! Для чего же сила! На Фессалонику!
- На Фессалонику! - говорили между собой воины, печалившиеся печалью Истока; не задумываясь, они бросились бы по первому зову своего любимого командира на сотни вражеских копий.
На восьмой день пригнали добычу пешего войска. Гонец передал Истоку слова Виленца и Ярожира: 'Мы не встречаем никакого сопротивления, византийцев нигде нет. Крепости сдаются без боя, гарнизоны разбегаются'.
- Смилуйтесь, боги! - Истока встревожили эти радостные вести.
И вдруг до его ушей донесся крик Радо:
- Парус, парус, парус!
Исток взлетел на башню. Солнце озаряло пенящиеся валы багряным золотом, далеко-далеко, на горизонте, в самом деле виднелся парус - словно чуть позолоченное белое крыло птицы.
- Парус! - повторил Исток.
- Подходит! - воскликнул Радо, сжимая его руку.
Сердца богатырей затрепетали в этот миг, как у молоденьких девушек, услышавших шаги своих милых. Юноши онемели, весь мир исчез, исчезло войско, исчезли ратные дела, песни соловья умолкли, все пропало, все поглотило одно желание, одна мысль, одна страсть. Их души устремились к далекому белому парусу, и стоило ему чуть колыхнуться, накрениться влево или вправо, как оба одновременно вздрагивали. Руки сами собой протягивались вдаль, тоскуя и призывая:
- Придите, голубки, прилетайте, милые!
Белое крыло на пучине постепенно росло. Море, вспененное южным ветром, билось о берег, словно чувствуя, какую безмерную радость несет оно на своих волнах. Порывы ветра усилились, зашумел лес, парус наполнился, корабль быстро понесся к берегу.
Исток пришел в себя и бросился вниз по лестнице, за ним побежал Радо.
- На форум, на форум! Они подходят, подходят!
Из уст в уста передавались его слова, лагерь забурлил. Застучали копыта коней, девушки оставили на кострах ягнятину и поспешили в гавань, толпа с криками теснилась на берегу.
Пылающий золотой шар солнца коснулся морской глади, затрепетали в его ласковом свете пурпурные вуали Ирины и Любиницы. Засверкали шлемы и панцири, конница уже выстраивалась вдоль всего пути от гавани до форума.
- Зажечь огонь на маяке!
Этим сигналом Исток давал знать Радовану, что можно безопасно входить в гавань.
Солнце, словно вдруг удивившись, поднялось над морем и мгновенно исчезло. Багровое пламя вспыхнуло во мраке на верхушке башни, озарив город и море.
На корабле загорелся факел и описал огненную дугу за бортом. За ним второй, третий.
- Подходят, это Эпафродит, Ирина, о боги!
Исток обезумел от радости, рука, сжимавшая рукоятку меча, дрожала.
- Факелы! Костры на берегу!
Юноши бросились к грудам хвороста и смолистыми факелами подожгли их образовалась сверкающая огнями улица.
Волнение Истока передалось его племени - воины, женщины, дети, - все стояли как завороженные. Девушки, одетые в белые одежды, окружили причал. И чем темнее становилось, тем все более волшебным светом озаряло их пламя - казалось, будто морские вилы вышли из моря и танцуют на берегу.
Когда свет костров достиг корабля, шум стих, тысячи глаз устремились к прекрасному паруснику, гордо и торжественно подходившему к причалу. Тени людей качались на его мачтах - матросы увязывали и убирали паруса. Слышны были удары весел, и тонкий слух уже мог различить струны Радована.
Тут толпа больше не выдержала, море огласили крики радости.
Корабль встал почти возле самого берега. Заскрипел ворот, якорь вонзился в песок, прочно удерживая судно. С палубы спустили лодку, закачалась веревочная лестница, по ней спускались люди.
И снова наступило безмолвие, нарушаемое лишь прерывистым дыханием толпы. Фонарь на носу лодки танцевал на волнах, струны грянули свадебную песнь. Тихими взмахами весла вели лодку к берегу. Последние удары, последние взмахи, и вот она коснулась причала. Выскочив на сушу, проворные матросы подтянули лодку к ступенькам. И тогда все увидели капюшон философа, а рядом с ним в пламени засверкали две золотых диадемы в прекрасных волосах, две гибкие фигуры сбросили плащи и поддержали Эпафродита. На белоснежных руках блеснули драгоценные браслеты, Ирина и Любиница вступили на берег.
- Pax, eirene! - произнес Эпафродит, выпустив руки невест. И вот блеск диадем слился с сиянием доспехов Истока и Радо.
Народ безмолвствовал, словно был околдован, слышался только треск факелов и стук копыт по камню. Девушки трепетали, потрясенные красотой Ирины, взволнованные счастьем Любиницы. Сам Эпафродит застыл на месте, как олицетворенная мысль, восхищенный зрелищем любящих сердец и их неописуемым счастьем. Капюшон упал с его головы, белые волосы, неумащенные с тех пор как он надел хламиду философа, трепал ветер; грек внимал голосу судьбы в душе своей: 'Итак, все кончено! То, чего у тебя нет и никогда не было, ты дал другим - единственное и самое великое - любовь. Все кончено!' В глазах его сверкнула влага, сердце дрогнуло, и старик, стоически перенесший столько испытаний, вдруг вытер слезу. Но тут же он поспешно оглянулся, словно устыдившись этого, и обратил взор на девушек. Старые глаза Эпафродита загорелись восторгом. Чувство восхищения победило волнение души, и, потрясенный, он прошептал:
