Иозеф опустил книгу. Он подошел к окну и стал всматриваться в черноту ночи. Он увидел широкую темную синеву, по краям слегка блеклую. Товарищи за его спиной уже давно спали. Он был один. Он погасил свечу и уставился во мрак. Иозеф торжествовал. Он думал: 'Россия - необъятная страна, и теперь она будет под нашей пятой'. Он стоял, восторгаясь пространством, которое предстояло завоевать.
Об убитой он забыл и думать. И произнес про себя:
'Друг Заратустра!' Раскрылась дверь, Иозеф обернулся, вошел унтер-офицер.
- Пора на боковую! - сказал унтер-офицер.
- Так точно, - послушно ответил Иозеф и лег в постель.
Было около часа ночи. В пять часов их разбудили. Они отправились на учение. Они шагали по дороге в Либиакен. Примерно в том месте, откуда они стреляли в цаплю, отряд свернул в сторону; Карл, Томас и Иозеф с ужасом увидели ту самую дорогу, по которой они тогда шли. Солдатам приказали замаскироваться. Они нацепили на себя пучки травы и ивовые ветки. Им указали цель, к которой они должны были подкрасться, не замеченные условным противником. Цель находилась по ту сторону дренажной канавы, которую еще можно было различить как тонкую серовато-черную линию на мокрой от росы траве.
Карл полз, а мозг его лихорадочно работал.
Он должен первым, непременно первым, добраться до канавы, до того места, где лежала она. Карл знал, что сейчас он ползет, спасая свою жизнь. Что будет дальше, он не знал. У него была одна мысль - первым добраться до канавы...
Показалась канава. Карл был впереди наступающей цепи; не намного, но впереди своих однополчан.
До канавы осталось еще метра два. Он бросился прямо к тому месту, где лежала убитая. 'Это .ведь бесчеловечно, - мысленно воскликнул он, - этого они не посмеют с нами сделать! Пусть они арестуют нас, да, пусть секут, пусть, но должен же прийти этому конец! Убитая мертва, зачем же мучить живых, это бесчеловечно!' Карл достиг канавы, вытянул шею.
Здесь, внизу, была могила. Карл подумал: 'Остается одно: Иозеф выстрелил раньше меня, и Томас должен это подтвердить. Мне нужно этого парня...'
Но тут раздался дребезжащий голос, голос командира дивизии:
- Стой! Всем остаться лежать!
Карл осторожно приподнял голову. Он увидел командира дивизии, его сопровождал какой-то человек в черной, шитой серебром форме; высокий, стройный, он был Карлу не знаком. Генерал гневно кричал на майора:
- Вы, господин майор, с ума сошли - проводить теперь учение около границы!
Генерал посмотрел в бинокль в сторону границы.
- Русские насторожились.
- Этого нельзя допускать, - сказал человек в черной, шитой серебром форме.
- Конечно, нельзя, - сказал генерал.
Иозеф пригляделся к человеку в черной, шитой серебром форме. Это был его отец.
'Спасены', - подумал Иозеф. Карл слышал, как кричит генерал. Он все понял. 'Спасены', - подумал он. Посмотрел вниз. Там лежал камень, испещренный знаками, покрытый замшелыми непонятными печатями. Камень лежал так, будто он всегда был здесь, будто здесь, посреди канавы, проходила граница. Вода сровняла могилу. Кто не знал, что тут лежит, тот ничего бы не заметил. Болото, трава, тростник; плавунцы сновали по гладкой поверхности лужи; мошкара, звенящее облачко живой пыли, носилась в воздухе; отливающие сталью стрекозы взлетали с трехгранного упругого стебелька; далекое голубое небо отражалось в гнилой воде со всеми своими облаками, похожими на скирды. Тихий, упорядоченный мирок, маленький космос, и больше ничего, полный покой.
'Спасены!' - еще раз подумал Карл. Вызывающе плюнул на камень. Но тут же пожалел об этом.
Потом снова начали поступать приказы. Пришлось ползти обратно,соблюдая маскировку.
- И это вы называете маскировкой, господин майор? Это вы называете выучкой? Это вы называете батальоном? Это дерьмо, вот что! - бесновался генерал.
Когда они отползли так далеко, что их уже нельзя было увидеть с границы, генерал отдал приказ встать и построиться в походные колонны. Едва батальон двинулся, майор приказал запеть песню. Они затянули: 'Трясутся старые кости...' Генерал, шагавший немного впереди, вместе с человеком в черной, шитой серебром форме, обернулся и крикнул: 'Отставить!
Другую песню!'
Они затянули 'Поскачем мы на Восток...' - и генерал снова крикнул: 'Отставить!'
Тогда они запели 'Роза, миленький цветочек', и эту песню генерал разрешил им продолжать.
Все в грязи, увешанные пучками травы, листьев и ивовых веток, они все же шли сомкнутым строем, по три в ряд, четко отбивая шаг. Томас, Карл, Иозеф шагали в одном ряду и пели так громко, что до самой границы, все дальше уходившей к горизонту, доносились слова:
Роза, миленький цветочек,
Вон девчонка впереди,
И от радости смеется
Сердце у меня в груди.
Холодно!
Они вернулись в барак; день прошел так же, как и ночь: бесконечные поверки, сборы, построения и тупое ожидание приказа, который должен перебросить их через границу.
Иозефу удалось поговорить с отцом. Они не спеша ходили взад и вперед по плацу. Иозеф рассказывал, а отец слушал внимательно, молча, задумчиво. Когда он кончил, отец несколько минут о чем-то размышлял.
Потом заявил:
- Собственно говоря, это хорошо. Это полезно.
Это даже очень хорошо.
Потом отец ушел и отдал двум сопровождавшим его эсэсовцам какие-то приказания. Иозеф вернулся к своим. Они спросили его:
- Что же будет?
- Не знаю, - сказал Иозеф. - Знаю только, что все будет в порядке.
Вечером им снова пришлось идти на занятия: противохимическая оборона. Им сказали, что русские на все способны, могут применять и газы. Газы! Газов они все же боялись.
- Черт подери, дело становится серьезным, - сказал Карл.
Раздались резкие звуки ударов по рельсу и крик:
'Газы, га-азы, га-а-а-зы!'
Солдаты напялили на себя маски, загремела команда 'бегом марш!', и они побежали по кругу, словно стадо странных, серых, затравленных зверей с хоботами. Пот катился с них градом, он попадал им в глаза, в рот. С неослабевающей силой гремели удары по рельсу. И в этом грохоте и пыхтении они едва разбирали только одно слово: 'Люизит-люизитлюизит!'
Машинально хватали они противохимические накидки - пропитанную маслом бумагу величиной в несколько квадратных метров, которая была искусно сложена в одну четвертую формата и лежала в маленькой сумочке, привязанной к коробке противогаза. Эта бумага должна была предохранять от едких жидкостей. Они рывками вытаскивали бумагу, хватали за помеченный угол, становились против ветра и набрасывали накидку на голову. Бумага разворачивалась, и они, пригибаясь, закрывались ею. И вот весь плац заполнился серо-зелеными бугорками, какими-то похожими на жаб чудовищами, которые покачивались, переминаясь с ноги на ногу. Никого нельзя было узнать. Они ничего не видели под своими серыми покрывалами, кроме неясных очертаний затененного кусочка земли, на который присели. Долго сидели они на корточках. Металлический звон давно уже затих, а они все еще не вставали. Наконец послышалась команда: 'Химическая опасность миновала', и снов.а раздались удары по рельсу.
Они поднялись, сбросили накидки и увидели идущих между рядами двух санитаров с носилками.
На носилках лежала человеческая фигура, закрытая простынями, видны были только волосы, женские волосы. Санитары принесли носилки на плац и остановились перед бараком коменданта лагеря. Там стояли майор, дивизионный генерал и человек в черной, шитой серебром форме. Санитары опустили носилки на землю. Майор подошел ближе. Санитары сняли простыни. Майор закричал. Он кричал, зажимая кулаком рот, все это видели, но он продолжал кричать, сжатые пальцы не могли заглушить этот крик. Генерал обнял его
