майор приказал им встать перед строем, лицом к своей роте. И вот они стоят не шелохнувшись; поясные ремни подтянуты, фуражки сидят безупречно, ни к чему нельзя придраться.
- Смирно! - скомандовал майор.
Каблуки сотен людей, обутых в сапоги, гулко щелкнули. Майор прочитал приказ фюрера вооруженным силам Германии, приказ, от которого у солдат кровь застыла в жилах. В нем говорилось о большевистском заговоре, раскрытом благодаря гению фюрера, о грозящем нападении с Востока и о тех мерах, которые принял фюрер. Батальон слушал, и лица у многих побледнели. Потом майор зачитал приказ по дивизии, согласно которому немедленно запрещались всякого рода отпуска и увольнительные. В приказе говорилось, что никто не имеет права оставлять во внеслужебное время месторасположение батальона. Оружие держать постоянно наготове, никто не имеет права снимать обмундирование, даже во время ночного отдыха. Майор читал медленно, фразу за фразой, и после каждой фразы спрашивал:
- Поняли, ребята? Это не шутки!
Потом, прочитав до конца, опустил руку, державшую бумагу. Он указал на троих, стоявших перед строем батальона.
- Это лучшие стрелки дивизии! - воскликнул он. - Берите с них пример! Такими должны быть настоящие солдаты, настоящие товарищи! Такие молодцы теперь нужны фюреру, чтобы осуществить его грандиозные планы!
Он сделал глубокий вдох и крикнул:
- Батальон, разойдись!
Солдаты побежали в барак. Томас на ходу подтолкнул Иозефа.
- Спасены, - сказал он.
- Дружище, - отозвался Иозеф. - Дружище, так и должно было случиться, именно так.
Едва они вошли в барак, как получили новый приказ. Им велели снова встать в строй. Проверили их перевязочные пакеты, неприкосновенный запас и личные знаки. Потом они получили боеприпасы, каждый по шестьдесят патронов.
- Веселой стрельбы по мишеням! - сказал Карл.
Офицеры и фельдфебели были подчеркнуто жизнерадостны и много говорили о духе товарищества.
Когда проверка кончилась, командиры взводов прошли по баракам. Они сказали:
- Вечерняя поверка сегодня отменяется. Собирайте свои вещи. Что вам не нужно, отошлите домоЕ^ Понятно?
- Так точно! - отвечали солдаты.
Все начали укладываться. Иозеф и Томас держались возле Карла.
- Ну, начинается, ребята, - сказал Карл. - Начинается! - Он хлопал себя ладонью по ляжке, потирал руки, ухмылялся во весь рот и строил гримасы.
- Начинается, - снова и снова повторял он. - Все будет хорошо. Начинается!
- Эх, ребята, только бы все обошлось, - сказал солдат, собиравший свои вещи рядом с Карлом.
- Ты что? - резко спросил Иозеф. - О чем гы говоришь?
- Оставь, - успокоил его Карл, - не горячись.
- Значит, мы намерены завоевать Россию, - тихо сказал кто-то, - Москву, Урал, до самого Тихого океана.
Хотя голос этот был тих, но он, как ни странно, заглушил шум, стоящий в бараке, и заставил всех умолкнуть. Тишина придавила всех невыносимы м гнетом.
- Ну и что же, - сказал Иозеф. Он говорил сиплым голосом. - Что же, конечно, мы идем против большевиков. Рано или поздно это должно было произойти.
Вдруг он закричал:
- Это должно было произойти, и лучше сегодня, чем завтра!
- Лучше ужасный конец, чем ужас... - не договорил Карл и вдруг рассмеялся.
Иозеф смерил его холодным взглядом. Карл пожал плечами и принялся укладывать свой ранец.
Томас подошел к Иозефу. Он спросил:
- Как по-твоему, когда мы будем в Москве?
- Скоро, можешь не сомневаться, - ответил Иозеф, все еще глядя на Карла. - Теперь все будет в порядке, малыш, - добавил он, - и у нас троих, и в Германии,и во всем мире.
Томас облегченно вздохнул. Они уйдут отсюда.
Убитую не найдут. Майор так и не узнает, что с ней случилось. Ведь это возможно, это было бы, пожалуй, самое лучшее. Томас уже не чувствовал, что стал рассуждать, как настоящий убийца. Правда, он сделал только первый шаг. Карл ушел дальше. Укладывая вещи, Карл думал: 'Судьбе можно помочь. Мало ли что может случиться в бою. Будет неплохо, если майор при первой возможности умрет смертью храбрых.
Майор и Иозеф, да, и Иозеф тоже'.
Иозеф уложил свой ранец и приготовил сверток, который хотел передать отцу. Он едва сдерживал досаду оттого, что потревожил отца теперь, когда все уладилось само собой. Может быть, тот даже не застанет его здесь. Чем скорее начнется, тем лучше!
Иозеф зажег свечу, сел на свой ранец, укрепил свечу на табуретке и достал книгу, по которой было видно, что ее часто читают. Это было сочинение Ницше 'Так говорил Заратустра'. Иозеф читал, а кругом постепенно нарастал шум: укладывали ранцы, шуршали бумагой, глухо звякал металл и раздавались негромкие голоса вперемежку с несмолкающими приглушенными выкриками и топотом строившихся солдат. Один раз донеслось также ржание лошади, дикое и гневное, напоминающее грозный зов трубы. Иозеф ничего не слышал. Он читал, погрузившись в иной мир, холодный и пустой, в котором жил только одинединственный человек-он сам. А вокруг этого единственного что-то копошилось, какая-то неразличимая масса, глубоко внизу суетились какие-то существа: люди.
Он читал о Заратустре, о последних людях, этих тварях, которые были так жалки в своем стремлении к счастью, о канатном плясуне и о паяце, который перепрыгнул через канатного плясуна, о том, что канатный плясун сорвался и совершил страшный прыжок в смерть. Иозеф представил себе, как тот упал и разбился. А Заратустра говорил:
'Из опасности сделал ты себе ремесло, а за это нельзя презирать. И вот ты гибнешь от своего ремесла. За это я хочу похоронить тебя своими руками'.
Так говорил Заратустра. В его словах Иозеф нашел подтверждение своим сокровеннейшим мыслям.
Он думал: 'Заратустра понимает, что такое миф опасности, миф смерти. Заратустра понимает немецкого солдата. Сделать опасность своим ремеслом только ради самой опасности - это величественно, это понемецки! Нибелунги шли навстречу верной гибели, они знали об этом и все же шли в страну гуннов; они гибли, и смерть была их подвигом. Они обезглавили невинное дитя и все же, нет, именно поэтому, были героями. Ведь нужно геройство, чтобы рубить головы невинным младенцам'. Он вздрогнул, низко склонился над книгой, впитывая в себя слова:
'Но Заратустра продолжал сидеть на земле возле мертвого и был погружен в свои мысли: так забыл он о времени. Наконец наступила ночь, и холодный ветер подул на одинокого. Тогда поднялся Заратустра и сказал в сердце своем:
'Поистине прекрасный улов был сегодня у Заратустры. Он не поймал человека, зато труп поймал он.
Страшно существование человеческое и все еще лишено смысла: паяц может стать роковым для него.
Я хочу учить людей смыслу их бытия: смысл этот-сверхчеловек, молния из темной тучи, именуемой человеком.
Но я еще далек им, и моя мысль далека их мысли. Для людей я еще что-то среднее между шутом и трупом.
Темна ночь, темны пути Заратустры. Идем, холодный и неподвижный спутник! Я отнесу тебя туда, где похороню тебя своими руками'.
Сказав это в сердце своем, Заратустра взвалил труп себе на спину и отправился в путь'.
