аромат сосен.
Карл бросился к окну. Ему была видна канцелярия майора. Там тоже было открыто окно. Карл увидел, что майор сидит за письменным столом. Майор тоже посмотрел в окно, узнал Карла и приветственно помахал рукой.
Карл разбудил товарищей. Томаса ломало с похмелья, он открыл глаза с мучительным усилием и, едва ворочая языком, бормотал какую-то бессмыслицу. Карл и Иозеф подхватили его и потащили в банный барак, там раздели и положили под холодный душ. Понемногу Томас стал приходить в себя. Они влили ему в рот черного кофе и дали пожевать кофеиновые таблетки.
- Нужно, чтобы у тебя сейчас была ясная голова, - сказал Карл.
Потом они вымылись и уселись на траве, под теплыми лучами солнца, прислонившись к березе; над головами у них пели птицы, и Карл стал рассказывать о том, что произошло этой ночью в банном бараке. Им прямо повезло, добавил Карл, что Томас чуть не спятил и, пьяный до бесчувствия, сбитый с ног крепким ударом, провалялся всю ночь без памяти.
Разве он смог бы сдержать себя, если бы так неожиданно очутился ночью лицом к лицу с майором?
- Я ничего не помню, - сказал Томас. - Помню только, что мы пожали друг другу руки. А что было дальше, все забыл.
- Вот и хорошо, - отозвался Карл.
Томас промолчал. Он глубоко вдыхал теплый душистый воздух. В голове у него была пустота, какаято смесь страха и воспоминаний о крови и ночном мраке.
- Убейте меня все же, ребята! - сказал он.
Его обуял страх, терзающий, мучительный страх.
Он подумал: 'Прошел всего лишь один вечер, одна ночь, пьяная, угарная, но так дальше не пойдет.
Не могу же я все время напиваться до потери сознания. Теперь, когда я знаю об убийстве, как же я буду жить? Мне ведь придется видеться с майором, смотреть ему в лицо, в глаза, придется выслушивать егочто же это будет?'
- Но ведь уже должны были заметить, что ее нет... - проговорил Томас, и весь его ужас вылился в этих словах.
- Не бойся, - ответил Карл, - майор считает, что дочь его уехала в Берлин.
- И она приедет туда не раньше завтрашнего дня, - размышлял он вслух. Старик, ничего не подозревая, будет три дня ждать от нее письма. Это составит уже четыре дня. Потом он, может быть, даст телеграмму. Пройдет еще один день. Значит, у нас пять дней. Это очень много.
Томас облегченно вздохнул.
- Ее нужно бы получше зарыть! - воскликнул Иозеф.
- Подождем, - сказал Карл, - подождем, сейчас все в полном порядке.
'Значит, майор считает, что она едет в Берлин', - думал Томас. Он представил себе поезд: покачиваясь, она сидит в вагоне, как тень, воздух в воздухе. Он думал: 'Отец считает, что она в безопасности. Может быть, сидя за письменным столом, он тоже представляет себе, как она едет в поезде, человек среди людей. Ведь он ничего не знает. Майор тоже отец.
Странно, кем только не бывает человек: начальником, отцом, врагом и другом. Что же такое человек?!'
Томасу не хотелось думать об этом. Он боялся раздумий. Он боялся взглянуть на майора. Что будет дальше, он не знал.
- Почему это она вдруг поехала в Берлин? - спросил Иозеф.
Карл пожал плечами.
- Не знаю. Может, ей пора родить.
- Нет, - резко возразил Томас.
Карл удивленно взглянул на него.
- Разве ты?.. - спросил он, не договорив.
Иозеф вдруг вытаращил глаза на Томаса и рассмеялся.
- Ты был в нее влюблен? - ухмыляясь, спросил Карл.
Томас вздрогнул.
- Ты что, спал с ней? - спросил Иозеф.
- Эх вы, свиньи, свиньи, - медленно произнес Томас.
- Ну, ну, полегче, - сказал Иозеф.
- Оставь его в покое, не годится так, - уговаривал его Карл.
Томас тяжело дышал.
- А почему бы тебе, мальчик, и не быть влюбленным в нее? - добродушно заметил Карл.
- Нет! - крикнул Томас. - Нет, ничего у меня с ней не было, ничего, совсем ничего! Она для меня просто человек, как и все другие, человек, поймите же...
- Да, да, дружище, успокойся, - сказал Карл.
- Никогда больше не говорите об этом, - строго остановил их Иозеф.
- Хорошо, - согласился Карл.
Иозеф стал насвистывать какую-то веселую мелодию. Он тоже представил себе поезд, но идущий в противоположном направлении, не тот, который мерещился Томасу. Он видел в поезде своего отца, спешившего к нему на помощь, чтобы спасти их от мести другого отца. 'Может быть, он прилетит самолетом, - размышлял Иозеф. - Конечно, самолетом'.
Они провели мучительный день. Бесконечно тянулось время. Они держались все вместе. Несмотря на свои клятвы, они понимали, что каждый не доверяет другому. Так они и ходили, словно связанные веревочкой, какое-то существо из трех тел, и каждый из них был ненавистен и омерзителен себе и другим.
Они пошли в барак, играли там несколько часов в скат, обсуждая при этом, зарыть им труп или оставить все как есть. Иозеф полагал, что убитую нужно закопать получше. Томас не высказывал своего мнения. И они все предоставили судьбе.
Наконец наступил вечер с длинными тенями и серыми тучами. Устало подходил батальон. Но едва солдаты вошли в барак, как была объявлена тревога.
С руганью они снова кинулись на место сбора. Трое остались. Но через несколько минут дежурный унтерофицер рванул дверь барака. Он закричал:
- Почему вы не выходите? Вы что, спятили?
- Мы свободны от службы, - спокойно сказал Карл; но унтер-офицер завопил:
- Приказ господина майора! Весь батальон ждет вас, паршивцы. Да, да, нечего глаза пялить, поднимайтесь! Марш из барака!
Безотчетно, совершенно безотчетно каждый из них схватил свой ремень, машинально надел его, проверил, на месте ли подсумок, штык и пряжка, уже на бегу поправил фуражку, проверив рукой расстояние от козырька до переносицы. Они бежали быстро, в ногу, дышали в такт, и сердца их бились в такт.
- Спокойствие, сейчас главное - спокойствие, - шептал Карл своим товарищам.
Предупреждение было излишним: они не испытывали никакого страха. Хотя они чувствовали, даже знали, что сейчас решится их судьба, страх совершенно исчез. Они были почти счастливы оттого, что все решится. Наконец они снова перестали быть отдельными, не связанными между собой человеческими личностями; теперь огромный грохочущий механизм втянет их в себя, прикажет им что-то, а что-то запретит, и они снова могут подчиняться беспрекословно, без необходимости думать, освобожденные от собственной воли и собственного решения. Не имело никакого смысла в эту минуту, во время этого бега ломать себе голову над тем, что же теперь будет и почему им тоже приказали выйти по тревоге, объявлена ли эта тревога по случаю убийства или была только учебной, наказанием или просто вздорной выдумкой начальства. Все теперь утратило свой смысл, все, кроме плаца, батальона, майора; существовал лишь этот плац, туда бежали они, к центру мира, к центру вселенной.
Серыми прямоугольниками, обагренными лучами вечернего солнца, стояли построенные в каре роты, металлические части снаряжения и оружия блестели на солнце. Трое приятелей хотели пристроиться, но
