начал он. - Оказывается, та история с узлами не закончилась. Вот письмо из Забайкалья, на трех установках полетели корпуса узлов. Придется срочно ехать и обследовать все имеющиеся там машины. Кажется, у них всего два полка.
- Ума не приложу, как это они могли проскочить? - сказал вошедший Юдин, Ту партию мы всю возвратили.
- Надо попутным транспортом отгрузить туда три узла. - Кашелотов зло посмотрел на расстроенное лицо Юдина. - А что, если бы они попали на фронт?
Почти месяц длилась моя поездка, и вот дальневосточный скорый приближался к Москве. Я выполнил задание. Неисправных узлов больше не оказалось. Эти три негодных завод, очевидно, случайно присоединил к другой партии. И хотя командировка была тяжелой, я доволен, так как узнал кое-что интересное. Оказывается, в этом округе на учебных полигонах стреляли только одиночными выстрелами.
- Снарядов не дают! - пожаловались мне офицеры гвардейского минометного полка. - Война!..
Но меня-то как раз и интересовали их результаты.
- А что?.. Проводим пристрелку... Конечно, рассеивание чуть побольше, чем у гаубиц, но вполне возможно пристрелять любую цель. Установка?.. Да смещается после каждого выстрела. Нужно обязательно корректировать - так мне ответили на мои вопросы.
Теперь мне все совсем стало ясно. То, что не сумели отработать в училище в трудные первые военные дни, и то, что некогда было проверить на фронте, сделали наши товарищи в тылу, а мне только оставалось рассказать обо всем в полку. Только одно еще было не ясно:
можно ли стрелять прямой наводкой?.. И это нужно было проверить.
А скорый между тем приближался к родным местам.
Я вез Тане сибирские гостинцы - три малюсеньких, еще никогда не виданных рябчика, пару омулей и горшочек соленых груздей. В Барабинске удалось сторговать небольшой пуховый платок. Вот уж она обрадуется!
Соседи по купе увязывали громадные баулы и чемоданы, а я уже стоял в тамбуре. 'Приедет Таня? Телеграмму я дал, но путь до станции неблизкий, да и в цехе наверняка авралят'.
Поезд медленно прошел вдоль перрона и разом замер. Я тщетно вглядывался в лица встречающих... Радостное личико Тани показалось из-за ларька. Вот ведь какая - пряталась. Мы бросились навстречу друг другу.
- Думал, не придешь. Далеко. Конец года. План...
- Выполнили! - Таня радостно смеется. - Еще к утру. Юдин многих отпустил и сам ушел. Мы вместе выходили, и я прямо на поезд.
- Я тут привез... - я потряс мешком и рассказал Тане о рябчиках.
Таня всплеснула руками:
- Ешь ананасы, рябчики жуй!.. Попробуем!
Домой ехали пригородным. Таня ни на минуту не умолкала, рассказывала заводские новости.
Завод должен получить переходящее Красное знамя Комитета Обороны... У Коробкова сына вторым орденом наградили и звание капитана присвоили. Старик радуется, ходит и всем письмо показывает.
Внезапно она замолчала. В вагоне никого не было. Вся вспыхнув, она сделала мне знак придвинуться поближе.
- Я весь месяц думала... В общем, я хотела тебе сказать...
Теперь щеки ее пылали огнем. Я все уже понял и боялся пошевелиться.
- Я тоже... давно хотел сказать...
- Но не говорил же!
- Стеснялся... - и торопливо добавил: - Хорошо мне будет на фронте. Думать о тебе, письма получать... Таня, словно не поняв, растерянно взглянула:
- Кто тебя отпустит: ты же тяжелораненый?
- Был. А теперь совсем здоров! - Я весело подергал ногой. - Видишь!
- Но все говорят, что тебе нельзя воевать больше.
- Пока война, Таня, мое место только там! Вот подожду еще немного и подам рапорт. А на медкомиссию постараюсь и не ходить.
Голос Тани задрожал.
- Узнает Кашелотов, он тебе пропишет фронт!
- Не узнает. Я ему скажу в последний момент.
- Я сама ему скажу! - Таня заплакала. Я совсем не ожидал, что Таня так воспримет. И, ожидая, пока она успокоится, я, наверное, впервые за всю войну задумался о нашей судьбе, судьбе людей, на долю которых выпали такие испытания. А уже стольких она унесла. Родителей Тани, Мишку Будкина, Прудникова, Сорокина и многих, многих других... Что же делать? Остаться с Таней, работать на заводе и ждать конца войны?
Однажды утром, придя в кабинет, я увидел на столе письмо. Знакомый размашистый почерк. Комаров!
'...Надеюсь на очень скорую встречу, - писал Иван, - и думаю, что ты меня понимаешь? Во всяком случае, нам эти места порядком надоели'.
Я все понял, и сердце мое горячо забилось: полк в ближайшее время прибывает в Москву на доукомплектование - это была главная новость. Значит, надо что-то предпринимать. Другого такого случая могло и не быть. Только бы пройти медкомиссию. А что, если...
На медосмотры положено являться в трусах. Я это знал. 'Черта с два! Только в кальсонах!' - Я твердо решил попытаться скрыть свое ранение.
Рентгенолога, ушника, терапевта, глазника и других врачей я обошел очень быстро. Женщина-ушник так громко шептала цифры, что я все прекрасно слышал, несмотря на контузию. Оставался хирург.
- Вот он - самый страшный для меня кабинет! - Я невольно замер у двери. 'Говорить о ранении или нет? Нет!' Я вошел в кабинет хирурга.
Просматривая записи в моей медицинской карточке, хирург, усталый немолодой врач, спросил:
- Ранения есть?
- Легкая контузия. Ухо... Хирург взглянул в карточку.
- У ушника вы не жаловались.
- Да и нет ничего.
- Снимите кальсоны.
Повернувшись к врачу спиной, дрожащей рукой я отстегнул пуговицу.
- Одевайтесь...
Мельком я заметил в центре раны аккуратный кружочек крови. Меня била нервная дрожь, пока я одевался.
'А ведь с Таней я поступил нехорошо, жестоко! Встречались, полюбили друг друга, а теперь уезжаю'. Я сидел в кабинете, дожидаясь Кашелотова, и думал, как объявлю Тане о своем скором отъезде. Как объясню, что это у меня не мальчишество, а просто выполняю свой долг. Ведь я же с момента ранения дни и часы считал...
- Годен! - радостно выпалил я, как только Кашелотов вошел в кабинет.
- Правда? - Антон Иванович недоверчиво посмотрел на меня.
Я утвердительно кивнул головой.
- Если годен и рвешься на фронт, удерживать не имею права. Даже могу помочь, если какие препятствия возникнут.
Дверь отворилась и в кабинет влетела Таня. Она сдержанно кивнула Кашелотову и стремительно прошла к моему столу.
- Весь завод говорит, что ты уезжаешь, а я ничего не знаю!
Кашелотов засмеялся и встал, направляясь к дверям:
- Давай, давай его, Таня! Я оправдывался:
- Ты же вчера на комсомольском собрании была до ночи. Я ждал тебя, ждал...
- Когда ты едешь?
- Вот раззвонили! Ты же знаешь, что нескоро. Когда прибудет полк...
Вечером мы вместе вышли из цеха.
- Мы идем сегодня к тебе! - объявила Таня.
- Ко мне? - Я совсем опешил. - Ты же знаешь...
Но Таня только упрямо качнула головой. Жил я на частной квартире, не очень-то удобно. Хозяйка, крупная, дородная женщина, в первый день встретила меня очень гостеприимно. Ввела в комнату, где главное место занимала громадная кровать с перинами и подушками, облаченными в чистейшие наволочки и простыни. В речи хозяйки то и дело проскальзывали намеки о каких-то особых взаимоотношениях между ней и бывшим квартирантом, но я на них и внимания не обратил, хозяйка замкнулась.
Радушие ее длилось всего два дня. Очень быстро она стала мрачной и резкой. Быстро преобразилась и моя комната. Сразу исчезли простыни и наволочки. Потом перины и подушки. А вскоре и мягкая большая кровать. Ее заменила обычная койка, простеленная несколькими досками, жиденький ватный тюфячок и такая же подушка. Но деваться было некуда, и я терпел. Понятно, что вести Таню к себе не хотелось.
- Да, не скажешь, что уютно! - сказала Таня, когда мы пришли. - У тебя, кроме концентрата твоего, есть еще что-нибудь?
- Окорок... Печенья две пачки...
- Так я и думала! Давай их сюда, - забрав хранившиеся за окном продукты, Таня решительно направилась на кухню, а я, затаив дыхание, начал прислушиваться к разговору, завязавшемуся между женщинами. Голоса звучали вполне мирно.
- Он у тебя сгнил, этот концентрат, вот и хозяйка твоя удивляется тоже, минут через двадцать, внеся кастрюльку в комнату, сказала Таня. - А вообще сойдет.
- Сойдет! - я осторожно заглянул в кастрюльку. В мутной воде плавали комки неразошедшегося концентрата вперемешку с кусками свинины.
- Ну, тогда давай ужинать, - ласково сказала Таня. Она снова вышла на кухню и вернулась с двумя солеными огурцами и мисочкой капусты. А я-то опасался. что хозяйка ее обидит.
Так начался наш медовый месяц, безмятежный и светлый, несмотря на трудное военное время.
Был конец марта, когда я покидал этот, ставший мне дорогим маленький городок. Таня меня проводила только до платформы, нужно было спешить на завод.
- Вот уедешь ты, - сказала она печально, - а у меня сын или дочь родится... И будем думать, где ты там, что с тобой.
- Если девочка родится, назовешь ее Таней.
- Вот уж - две Тани. Зачем? - печально улыбнулась она.
- Ну тогда... Стой! - Я даже вскрикнул. - Катюшей! Как хорошо.
Таня даже засмеялась.
- И будут все Катькой звать!
- Все!.. Я сказал...
Глава седьмая. Карельский перешеек
А-а!.. Прибыл, друг милый! Вот уж, как я рад!
такими теплыми словами встретил меня Васильев. Отшвырнув ногой табуретку, он протянул мне руки. - Садись, рассказывай!
От Васильева скрывать было нечего, и я рассказал все как есть.
- Так!.. - протянул он, когда я закончил. - А как же все-таки нога твоя? Говоришь, здоров, а из ноги
