– Веселую возьму, только давай сразу – кусок в зубы. И айда, смотри, ждать не буду.
– Хорошо.
– Я пойду их седлать, а ты к Вану смотайся.
Ван все понимает с полуслова, и пара лепешек у него всегда имеется, да еще обязательно сверху что- нибудь подкинет для питательности и красоты. Удивительно это у него получается, как на полотнах Бонара. Надо будет попросить еще такие же сделать. Натюрморты у меня никогда не выходили. Может, с этими что-нибудь получится?
Я бы их, несомненно, выронила, потому что как же удержишь, если идешь с вытянутыми, притом разведенными руками, на которых лежат эти Вановы бугорки, любуешься им, и тут – хлоп: на повороте натыкаешься на ничего не подозревающего человека. Хорошо, реакция у Корсана оказалась такая, как надо, поймал один, а я другой не упустила.
– Спасибо! – потянулась я за первым, ну да у него так просто не получишь, а подпрыгивать не буду: не поможет.
– Отдайте! Я тороплюсь.
– Куда?
– Ну там, – неопределенно махнула я.
– Хорошо, возьмите.
Странно! Но черт с ним. Если я не поспешу… Я не стала додумывать, что стрясется, а просто припустила что есть мочи и еле успела.
Билли грозно ходил взад и вперед большими шагами, уперев руки в бока, маленький и сердитый. Он ничего не сказал, кроме короткого и выразительного: «Эхма!». Но я сразу почувствовала себя кругом виноватой и, более не мешкая, отдала ему бутерброд, и зацепив зубами свой, вскочила на Крошку. Да, именно, вскочила! Я здесь за эти месяцы сделалась лихой наездницей и вообще почти сорвиголовой. Что ножик кинуть, да так, чтоб непременно воткнулся, что в банку из-под пива попасть с двадцати шагов, что другие необыкновенности совершить, – это теперь раз плюнуть, наверно, воздух повлиял деревенский, здоровый, ну и отсутствие телевидения, радио и всех остальных средств массовой информации сказалась. Корсан тогда говорил, что у них в семье замкнутый образ жизни, и в эти пределы не допускается мерзость реальной действительности, и заодно вся она целиком как таковая. В этом, безусловно, есть что-то привлекательное.
– Эй, Лиз, смотри, к нам кто-то едет.
Я обернулась. Из-за поворота показался всадник на вороном. Но с такого расстояния не видно, кто это.
– Хозяин, – первый узнал Билли. – Ты оставайся, тебе нельзя, а я улепетываю.
Я с завистью смотрела ему вслед, как он бесследно исчезает в придорожных кустах. А может, и мне последовать его примеру? В случае чего можно придумать оправдание немудрящее, вроде того, что он мне ничего не говорил. А-а! Уже поздно! Надо было раньше решаться.
– Как любезно с вашей стороны, что вы не удрали, как вам того хотелось, и правильно сделали, потому что я бы все равно вас догнал и наказал.
– Вы что, мысли читаете?
– Некоторые удается. Мне кажется, за время моего отсутствия вы изменились.
– Я думаю, это от воздуха и затерянности. Вы сами не скучаете здесь?
– Нет, а теперь тем более.
– Но как же вы обходитесь без газет, радио и прочего?
– А зачем они мне?
– Ну, я не знаю, новости там, сплетни разные, происшествия, политика, бизнес.
– Вот видите, ничего привлекательного для человека, у которого достаточно средств к существованию, и познавшего изнанку жизни. Я почти уверен, что и вам этот бред не нужен. Я прав?
– Да, но как же вы обходитесь без книг?
– Почему вы думаете, что обхожусь?
– Но я не видела их у вас.
– А телефон? Узнавать – так все.
– Не надейтесь, его нет.
– Жаль! – призналась я.
– Кажется, я был плохим хозяином и не ознакомил вас с домом, заставив питать напрасные иллюзии, придется по возвращении исправить это упущение.
– А зачем вы уезжали, если не скучаете здесь и ничего вас не связывает с тем миром?
– Ну, не совсем ничего, кое-что есть, женщины, например.
– Значит, вы из-за них уезжали?
– Не только, из-за вас тоже. После поражения, которое вы мне нанесли, я должен был, скажем так, зализать раны. Когда тебе отказывает одна женщина, нет ничего лучше, как найти другую.
