ГЛАВА 36. ВЫСШИЙ КЛАСС НАХАЛЬСТВА, ИЛИ ЧЕТВЕРТАЯ РАЗБИТАЯ ГОЛОВА
Он приехал ночью. И я огрела его вазой, когда он сел рядом и стаскивал рубашку, а потом склонился ко мне.
Я осторожно сдвинула с себя его неподвижное тело, собрала осколки и цветы, села и в отместку не сразу перевернула его, потому что злилась, он даже не был пьян! Но все-таки перевернула и волосы ему поправила а потом поразилась его лицу. Око принадлежало тому юному Корсану, и шрам его совсем не портил.
Проснулись мы, кажется, одновременно. Я открыла глаза и не сразу сообразила, почему у меня так затекли руки и шея и вообще почему я страдаю в этом кресле, а Корсан приподнялся на локтях, тряхнул головой, болезненно сморщился и упал на подушки.
– Эй, как вас там, чем это вы меня покалечили? – ворчливо спросил он.
– Вазой, и я милая леди (может, перестаралась и память отшибла?).
– Нет, вы не милая леди, вы черт знает что такое, леди так не встречает зашедшего к ней мужчину с дружественными намерениями.
– А как?
– Она чуть посопротивляется, чтобы получше разжечь его, самая артистичная выдавит пару слезинок и получит удовольствие. И много черепов вы так раскроили?
– Ваш идет под третьим номером.
– Значит, профессионалка?
– Ага.
– Да-а, угораздило же меня! Но хоть компания пострадавших-то приличная?
– Приличная, приличная. Вы вместе с Рэем и Стивом будете.
– Ну тогда другое дело! Я умолкаю и убираюсь к себе залечивать раны. Помогите мне встать! Ну дайте же раненому руку!
И я, простая душа, дала. А ему только этого и надо было: в мгновение ока он меня перебросил на кровать, и с прижатыми руками я оказалась пригвожденная, разъяренная и абсолютно беспомощная. Он, смеясь, нагнулся ко мне и поймал мои губы и только на мгновение со страстью прижался к ним. Я не поверила, но он отпустил меня! И я в него не попала: первый раз он, хохоча, увернулся от летящей в него подушки, а от второй просто успел скрыться за дверью.
Чтобы меня не разорвало от ярости, я благоразумно бросилась в ванную и пустила холодный душ на полную мощность. Очень действенный метод. Я даже его галстук не выбросила, а просто сложила и убрала с глаз долой.
Потом я зашла в мастерскую, чтобы прихватить все необходимое для этюдов, но они не состоялись, потому что он был там, как ни в чем не бывало, а я-то втайне беспокоилась, думала, как же он появится теперь передо мной? Оказывается, можно, да еще и выговаривать мне не постеснялся:
– Опаздываете, дорогая, вот уже пятнадцать минут я здесь скучаю без вашего общества, на сегодня у вас осталось час и сорок пять минут.
И так непринужденно держится, и глаза такие ласковые, со смешинкой. Убиться, да и только! Высший класс нахальства и самообладания! Но раз так, то и я не лыком шита!
Усадила его, берет поправила и отработала в полном молчании плодотворно. Сеанса три-четыре всего осталось, и портрет готов, и, кажется, не хуже, чем в его фамильной галерее.
Я не спеша все сложила, вытерла руки. Может, догадается убраться? Нет, не догадался, а за мной увязался.
Но в комнату мою я его не впустила, он за дверью остался, ждет, думает, выйду. Ну жди, жди.
Я собрала книги и полезла через окно, радуясь, как здорово его обставила. Но, увы, оказалось, преждевременно. Когда имеешь дело с этим прожженным типом, ни за что ручаться нельзя заранее, поскольку спрыгнула я прямо к нему в лапы, к его несомненному удовольствию.
– Ну что вы злитесь?
– Как это что? И вы меня еще спрашиваете?
– Да, не могу понять. Это я должен злиться, ну сами посудите: вы нанесли мне второй раз жестокое поражение, причем не только моральное, но и физическое, вот можете потрогать.
Я потрогала, но шевельнувшееся в душе раскаяние было подавлено в самом зародыше.
– И у вас есть еще возможность отыграться на моем авторском самолюбии.
– И отыграюсь!
– Начинайте, я безропотно вас выслушаю.
– Сначала отпустите меня!
– Хорошо, но я буду держать вас за руку, чтобы вы не сбежали.
И я начала, и задала ему жару! Не забыла ничего: ни длинноты, ни неудачные сравнения, ни банальности, ни неясности сюжетных линий, ни сомнительные эпитеты, ни схематизм и невнятицу, ни прочие недостатки, которые без труда можно найти у любого классика. Он терпел эту пытку молча и стойко, но вот, когда я дошла до философского осмысления действительности, он взорвался: отбросил мою руку, которую еще до того удерживал, обозвал псевдоученой курицей, которая так же разбирается в настоящей литературе, как он в членистоногих, и шагнул прямо в кусты напролом.
