потому. Им же на тебя смотреть противно. Кишки твои желтые за милю видать. Понял? И еще у нас в морской пехоте, парень, не любят неудачников. Не любят! Неудачников и всяких слабаков, у которых кишка тонка. Настоящий-то морской пехотинец на такую мразь и смотреть не станет. На тебя и тебе подобных слюнтяев. Катись-ка ты отсюда колбасой, только воздух чище будет. О тебе ведь здесь через, два часа уже никто не вспомнит. Да и кому вспоминать? Кому ты нужен? Завтра утром, вон спроси любого, ни. одна душа о тебе знать не будет. Кто, мол, там был командиром третьего отделения? А черт его знает. Тем более что уже есть и новый командир — Адамчик. Чем плох? Отличный командир будет. Во всяком случае, получше тебя.
«Ну и подонок», — только и подумал Уэйт.
— А ты что думал? — Магвайр самодовольно улыбался. — Решил, поди, что нашел дурака себе на радость. Вместе со мной, мол, с моста в реку бросится. Черта лысого! У этого парня своя башка на плечах. И, оказывается, не такая уж плохая… Во всяком случае, морской пехотинец-то из него получится.
— Сэр, — перебил вдруг сержанта рядовой, — у вас ко мне все?
— Ну и гад, — удивился Магвайр. — Это же надо! Все? Да хоть бы и так. Черт с тобой! Ступай, и чтобы к утру был готов. А там чтоб и духу твоего не было! Ясненько?
— Так точно, сэр.
— Чтоб рожи твоей поганой я здесь не видел. Никогда в жизни! Ясно, червяк?
— Так точно, сэр.
— П-шел вон, мразь! Ну, чего еще ждешь? Сказано, п-шел! Вон, скотина!
Уэйт не стал отдавать честь, не щелкнул каблуками, а просто круто повернулся через левое плечо и вышел из сержантской.
— Эй, ты! — крикнул вдогонку Магвайр. — Ты что же это, совсем забылся?
Солдат даже не повернул головы. Он быстро прошел по коридору, толкнул дверь в кубрик и с ходу шагнул в черную пустоту, направляясь к койке. В тот же момент на голову ему упало одеяло, несколько рук стиснули со всех сторон, закрутили, сбили с ног. Он даже охнуть не успел, как разгоряченные тела навалились со всех сторон, начали давить. Уэйт делал отчаянные попытки, чтобы освободиться, бил во все стороны ногами. Однако силы были неравные. Ремнями ему связали ноги, затянули вокруг головы одеяло. Он слышал, как напавшие на. него солдаты что-то шепотом говорили друг другу, потом приподняли его, потащили куда-то между койками и бросили на пол. В последнюю минуту ему все же удалось высвободить под одеялом одну руку и кое-как прикрыть ею голову и лицо. Падая, он постарался упасть на бок и подтянуть колени как можно ближе к животу. Сразу же посыпались удары. Первые обрушились на спину и тот бок, что был сверху. Бившие не жалели сил, но все же это было не самое страшное. Страшное было впереди. Чем дальше, тем яростнее становились избивавшие его солдаты. Избиение беззащитного человека все больше распаляло их, мутило кровь, туманило рассудок. Они уже не шептались, а кричали от ненависти и злобы, били все сильнее и по чему попало, стараясь попасть в голову и в живот. Уэйт сделал попытку отползти в сторону, но они не дали, схватили за ноги, прижали к полу. Сильный удар ногой в солдатском ботинке пришелся где-то за ухом. В глазах полыхнуло белой молнией, на миг показалось, что голова разлетелась на тысячу кусков, а сам он летит в бездонную пропасть, откуда уже нет пути назад…
— Сволочи поганые! Дерьмо трусливое! — закричал Уэйт что было сил. Он больше не мог терпеть, не мог молча сносить эту зверскую расправу. — Дерьмо! Все — дерьмо! Трусливое, поганое дерьмо, будьте вы прокляты! — Он рычал и извивался, а удары все сыпались и сыпались; Казалось, что им не будет конца, что они обрушиваются все чаще и чаще и сила их тоже непрерывно нарастает.
«И все же хорошо, — лихорадочно скакало у него в голове под этим градом ударов, — что я не смолчал, что сказал правду». Он вовсе не был трусом. Нет! Трусами были те, другие. Все, кто молчал. Раньше. Все, кто били его теперь. Раньше и он был таким же, как и они. Тоже молчал и трясся от страха. Страх заставлял его повиноваться, молча сносить оскорбления и издевательства, прикидываться бравым и исполнительным солдатом. Только страх, и ничто другое. Даже тогда, когда он все же набрался мужества и сказал правду, он боялся, что проиграет, боялся всего того, что Магвайр мог с ним сделать, боялся, что не выдержит и не устоит. Даже несколько минут тому назад, в сержантской, он еще боялся. Теперь же все это позади. Сейчас он ничего не боится. Ничего и никого. Наоборот, теперь боятся его. Боятся все — и те, что бьют, и Магвайр, и Мидберри, и весь взвод. Вон как навалились, впотьмах, всем скопом и молотят почем зря. У них в руках все: власть, право, документы. Они могут вышвырнуть его пинком под зад с волчьим билетом. Но все это только потому, что они его боятся. Ведь он теперь уже не в их власти. Он сказал правду. Один из всех он не побоялся сказать эту правду, и теперь расплачивается за это. Один из всех не побоялся стать лицом к лицу с Магвайром, и теперь ему уже ничего не страшно. Ему, но не им! Они-то боятся. Еще как боятся. Всего боятся, а больше всего — его, Уэйта. Его и всего того, что теперь его от них отличает. Он же не боится. Почти не боится. Страх уже почти покинул его. Осталось совсем немного. И это последнее уходит с каждым новым ударом. Ну что они еще могут сделать? Они использовали все, что могли, и все же оказались не в состоянии удержать его в повиновении. Он ушел от них, и его страх тоже уходит под градом ударов. Страх уходит из сердца, и вместо него появляется что-то настоящее, прочное, крепкое. Это не та фальшивая прочность, что сходит в морской пехоте за храбрость, а настоящая — глубокая и всеобъемлющая.
— Паршивое дерьмо! Все вы! Жалкие дерьмовые трусы! Дерьмо! — Он кричал и извивался на полу, рычал и смеялся от ненависти: — Дерьмо! Жалкое дерьмо! Все вы! Все! Все!
29
Мидберри стоял в сержантской у окна. Он молча глядел на плац, на вытянувшуюся вдали за ним и похожую на огромную цепь ограду, на белевшую полосу дороги, что вела к главным воротам. За стеклом, на тонкой металлической сетке сидел небольшой голубовато-зеленый жучок. Мидберри постучал пальцем по стеклу, и жук свалился с сетки, но, падая, где-то на полпути к земле, успел расправить крылышки и зеленой точкой уплыл, растаял в воздухе.
— Так как же теперь? — раздался у него за спиной голос Магвайра. — С этим как раз семь выходит…
Мидберри не ответил. Он почему-то вдруг подумал, что этот случай с Уэйтом оказался для него неожиданным, застал его врасплох. Он был в растерянности. Конечно, его покоробило решение Магвайра отдать непокорного солдата на расправу взводу. И хотя штаб-сержант прикидывается, будто ничего не знал об этом, Мидберри отлично знает, чьих рук это дело. Просто Магвайр скрыл это от него, чтобы он не вздумал вдруг вмешаться. «Как-нибудь при случае, — подумал Мидберри, — надо будет обязательно еще раз поговорить с ним». Магвайру следует знать, что подобные штучки у него больше не пройдут. Во всяком случае до тех пор, пока Мидберри будет у него младшим «эс-ином».
— Ты что, оглох, что ли?
Мидберри слегка повернул голову, поглядел на Магвайра. Тот держал в руках листок бумаги…
— Погляди-ка…
Мидберри взял листок в руки. На нем в столбик, одна под другой, были написаны фамилии рекрутов, отчисленных за время обучения: Тиллитс, Куинн, Джексон, Клейн, Дитар, Купер и Уэйт. Список был подчеркнут жирной чертой, и под ней стояли две цифры — 70:7.
— Все тютелька в тютельку, — усмехнулся штаб-сержант. — Точно десять процентов.
— Ну и что из этого? — Мидберри бросил листок на стол, но Магвайр тут же поднял его, стал снова рассматривать.
— Ты что, забыл, что ли? Я ведь тебе тогда еще говорил про эти десять процентов. Все людишки одинаковы — что одно стадо баранов, что другое. Никакой разницы, сколько взводов ни бери.
Он скомкал листок и швырнул в корзину, стоявшую около стола.
— Тютелька в тютельку!
Поднявшись из-за стола, Магвайр потянулся, не торопясь взял лежавшую тут же шляпу, надел на голову, аккуратно поправил, чуть-чуть надвинув ее на лоб, чтобы тень от ее полей находила на глаза, прикрывая их от чужого взгляда.
— Пора, пожалуй, строить скотину завтракать. А то еще, гляди, на тренировку опоздаем. Тогда обязательно какой-нибудь полковничишка привяжется. Им только дай повод, сразу по больной заднице пинка схлопочешь. Ты идешь?
Мидберри отрицательно покачал головой.
— Ну, как знаешь.
