Он встал и потянул ее за руку.
Очевидно, Ред был согласен говорить о чем угодно, но только не о статье девятнадцатой применительно к собственной персоне. Сара позволила ему усадить себя за старенькое пианино. Сыграв на пробу несколько пассажей, она почувствовала, что пальцы у нее стали какими-то толстыми и неуклюжими.
– Я очень давно не играла, – возразила она. – В последнее время как-то не до того было.
Ред мотнул головой.
– Нужно, чтобы всегда было до того.
Она сыграла первую фразу, ошиблась и начала снова. Сначала она играла осторожно и неуверенно, но потом взяла нужный темп. Рэгтайм никогда не надо играть слишком быстро, говорил Джоплин note 40. Левой рукой она поддерживала четкий ритм в басах, а правой вела синкопированную мелодию. Классический рэг пишется по строгой схеме –
Кончив играть, она почувствовала, что настроение у нее почему-то улучшилось – давно уже ей не было так хорошо. Как будто тяжкий груз свалился с плеч. Пальцы ее сами собой начали наигрывать еще какой-то рэг – ей вспомнились мелодии, составлявшие музыкальное сопровождение ее детских лет.
– Хочешь, попробуем вместе? – спросила она Реда. Он покачал головой.
– Мне так не суметь.
– «Хай Сосайети» у тебя получалось неплохо. Я слышала из коридора. Соло, которое ты играл, – пробный камень для всех джазовых кларнетистов.
– Не в том дело, – ответил он. – Не в технике. Дело… в слухе, наверное. Я не могу играть со слуха, мне нужно видеть перед собой ноты. И выучить их. – К ее большому удивлению, он покраснел и смущенно отвел глаза. – Я играю ноты, а не музыку.
– Ты сказал это таким тоном, будто сознался в гомосексуализме.
– Поиграй еще, а? Знаешь, я люблю эти старинные мелодии.
Она сыграла «Панаму», потом «Оклахома Рэг». Этот рэг был написан белым
– одним из тех немногих, кто по-настоящему понимал такую музыку. Сара чувствовала, что Ред не сводит с нее глаз. Такое сосредоточенное внимание как будто должно было ей мешать, но почему-то казалось вполне естественным. Она закрыла глаза и позволила музыке увлечь себя куда-то далеко-далеко. Пальцы сами находили нужные клавиши, нужно было только о них не думать. Это все равно что езда на велосипеде – раз уж научился, никогда не забудешь.
Но когда она снова открыла глаза и взглянула на него, то увидела, что он смотрит вовсе не на ее руки. Она потупилась и опустила глаза на клавиатуру.
– Я не в форме, – снова сказала она.
– Пожалуйста, не извиняйся. У тебя очень здорово получалось. Знаешь, тут есть небольшая джазовая группа. Я с ними несколько раз играл, когда приезжал сюда. Чикагский стиль и немного дикси. Может быть, тебе тоже с ними поиграть? По-моему, это было бы хорошо.
Она обернулась и посмотрела ему прямо в лицо. В новое, незнакомое лицо. На нем она уже ничего не могла прочитать. А раньше могла? Она внезапно поняла, что почти ничего не знает о том, что за человек Ред Мелоун.
– Я хочу сказать, хорошо для группы. У них нет постоянного пианиста.
Она покачала головой.
– Я не могу играть в группе. Я играю только для себя.
– А ты попробуй. В самом деле, попробуй. Когда играешь в группе, в этом что-то есть. – Он снова сел и смочил слюной мундштук. – Не могу описать что. Когда все играют в лад и рождается гармония, появляется такое ощущение… Помню, как-то однажды, – давным-давно, еще в колледже – наш оркестр репетировал в перерыве между лекциями. Играли самую обычную вещь, ее всегда играют такие оркестры, – попурри из Чайковского. И вот мы пиликаем кто во что горазд, и вдруг, совсем неожиданно, все сложилось как надо. Ноты, тембр, фразировка. Все-все в точности как надо. Чувство было такое, будто все мы превратились в один инструмент и кто-то на нем играет. У меня даже мурашки по спине побежали. Мы сыграли тему из «Славянского марша» – ту, где такие раскатистые басы, – а потом перешли на куикстеп из «Увертюры 1812 года», и ни единого такта не смазали. Мистер Прайс, наш дирижер, махал палочкой, как сумасшедший. Как-раз в это время студенты шли на занятия. Они остановились послушать и стояли целой толпой в коридоре. А когда мы закончили, все начали кричать и хлопать. – Он покачал головой. – Видно было, что это не просто вежливые аплодисменты, как бывает на концертах, а настоящая овация. Потому что они тоже это почувствовали.
Сара подумала, что Ред действительно рожден играть в ансамбле, а не соло. И в то же время ей еще не встречался человек с такой яркой индивидуальностью. Еще одно противоречие, вдобавок ко всем остальным.
– Ну что ж, – сказал Ред, – наверное, пора собираться.
И он совсем не склонен откровенничать. Как флэшер note 41 в каком-нибудь переулке – на мгновение скинет одежду, тут же застегнется наглухо, и нет его.
– Да. Пианино закрыть?
– Что? Да нет, не стоит. Сюда постоянно кто-нибудь заходит отдохнуть и поразвлечься.
– Ну конечно. – Она встала и взяла свои книги. – Думаю, что найду дорогу к себе.
Она постояла в нерешительности, ожидая, не пойдет ли он ее проводить.
– Я загляну к тебе завтра, – сказал он, вертя в руках футляр от кларнета.
– А, ну конечно. Увидимся.
Выйдя из комнаты, она не сразу пошла к лифту, а остановилась в коридоре за дверью, прислонившись к стене. Через некоторое время она услышала, что он снова заиграл. На этот раз не «Хай Сосайети», а первую часть моцартовского концерта для кларнета. Гортанные звуки нижнего регистра и яркие, хрустальные ноты верхнего лились одинаково свободно и непринужденно, изящно и четко. Она закрыла глаза и погрузилась в музыку. Моцарт – это тоже совершенство. Как и Джоплин.
Звякнул звонок, двери лифта раскрылись, и из него вышли два человека. Не дав им времени удивиться, увидев ее стоящей в коридоре у музыкальной комнаты, она проскочила в кабину, двери за ней закрылись, и наступила тишина.
12
Кеннисон частенько засиживался на работе допоздна, когда все уже расходились по домам. Всегда оставалось множество мелких дел, которые никак не успеваешь сделать за день. Большинство служащих уходило домой в пять, кое-кто начинал собираться уже в полпятого. Что поделаешь – наемная рабочая сила… Кеннисон не мог понять, как можно работать, то и дело поглядывая на часы – не пора ли кончать. Если есть дело, нельзя уходить, пока его не сделал, вот и все. А эту новую породу служащих он никогда не понимал, и они, по его мнению, заслуживали только презрения.
Ему было не легче от сознания того, что часть вины лежит на Обществе. Конечно, такими технорабами легче манипулировать; зато им не хватает преданности делу, которую Кеннисон считал абсолютно необходимой. Впрочем, вся идея и состояла в том, чтобы вывести новую породу людей – ручных, домашних, с простыми запросами, реакцию которых на любые внешние раздражители всегда, можно предвидеть.
Вот и оказалось, что люди этой породы уходят с работы ровно в пять часов, а то и раньше; Кеннисон скорчил гримасу. «Кто посеял ветер…» – подумал он с горечью. Те, кого приучили ворчать: «А это-то нам зачем знать?», чтобы добиться от них слепого подчинения, непременно станут негодовать, если
