разостлал по полу огромный лист бумаги, на котором уже и рисовал что-то углем.
— Ну, как все прошло?
— Сказочно. Легче легкого. Ты не забыл сунуть в рот носовой платок?
— Вот еще! Уж на что голос Трефузиса совсем не похож, так это на голос человека с носовым платком во рту. Я просто взял двумя октавами выше и притворился разозленным.
Некоторое время Адриан наблюдал за манипуляциями Гэри.
— Ладно. Второй вопрос. Что это ты делаешь в моей комнате?
— В нашей комнате.
— В нашей комнате, которую я обставил и оплатил.
— Это картон.
— Картон?
— В изначальном смысле слова.
— А, так, значит, изначальный смысл слова 'картон' — это 'паршивая пачкотня'?
— Изначальный смысл слова 'картон' — это 'бумажный лист, на который наносят рисунок фрески'.
Адриан прошел по замусоренному полу и налил себе стакан вина из стоявшей на каминной полке полупустой бутылки. Полупустой бутылки лучшего, какое можно добыть в колледже, белого бургундского, отметил он про себя.
— Фрески?
— Ага. Когда закончу, то просто повешу лист на стену, сделаю по линиям проколы, перенесу рисунок на влажную штукатурку и начну как можно скорее…
— И где будет находиться влажная штукатурка?
Гэри ткнул пальцем в пустой участок стены.
— Думаю, здесь. Отдерем старую, наложим на дранку новую, и дело в шляпе.
— Ничего себе в шляпе. Очень нужна мне такая шляпа. Если эта твоя шляпа подразумевает уничтожение пятисотлетней…
— На самом деле — шестисот. Я собираюсь изобразить Британию семидесятых. Тэтчер, Фут[40], марши Движения за ядерное разоружение, безработица. В общем, все. А как напишу, закроем ее деревянными панелями. Правда, на них придется потратиться. Панели надо будет на петли посадить, понимаешь? Через сотню лет этой комнате цены не будет.
— Ей и без того уже нет цены. Может, оставим ее в покое? В ней пил чай Генри Джеймс. Вот в этой самой спальне Ишервуд[41]предавался любви с исследователем хоровой музыки. Марло[42]танцевал с Кидом[43]гальярду на ее половицах.
— И Адриан Хили заказал в ней Гэри Коллинзу его первую фреску.
— А что скажет наша горничная?
— Она лишь воспрянет духом. Все интереснее, чем собирать загаженные трусы этого экономиста напротив.
— Пошел ты на хрен, Гэри. Почему при разговоре с тобой я всегда ощущаю себя зажиточным ханжой?
— Фигню несешь.
Адриан оглядел комнату, пытаясь справиться с охватившей его буржуазной паникой.
— Значит, говоришь, панели на петлях?
— Они не так уж и дороги, если тебя именно это тревожит. Я потолковал с одним малым, который работает на строительной площадке Робинсон-колледжа. Он говорит, что сотен за пять добудет нам отличное дерево, а с штукатуркой и переделками вообще задаром поможет, если я дам ему себя отодрать.
— Не совсем в духе великой традиции, а? Я к тому, что папа Юлий и Микеланджело вряд ли заключали схожее соглашение по поводу Сикстинской капеллы. Если, конечно, я не сильно ошибаюсь.
— Я бы на твоем месте об заклад биться не стал. В конце концов, кто-то меня драть должен, ведь так? — Гэри ткнул в Адриана пальцем. — Ты не желаешь, вот и приходится подыскивать других. По-моему, разумно.
— Внезапно вся твоя логика стала для меня кристально ясной. Но как же работа? Не забывай, я должен основательно поработать в этом триместре.
Гэри встал на ноги и потянулся.
— Пошла она в жопу, вот что я скажу. Ну а как там твоя порнуха?
— Невероятно. Ты в жизни ничего подобного не видел.
— Что, пакостные картинки?
— Не думаю, что смогу когда-нибудь снова взглянуть в глаза лабрадору. Однако, насколько бы все это ни сокрушило мою веру в человечество, должен сказать, что мы, люди двадцатого века, выглядим по сравнению с викторианцами образчиками нормальности.
— Ты это насчет викторианского порно?
— Именно.
— Так чего они делали-то? Я часто об этом задумывался. Были у них такие же концы и пипки и прочее?
— Конечно были, глупое ты дитя. И крайне пикантные издания свидетельствуют, что у них много чего еще было. К примеру…
Адриан вдруг замолк. Его осенила идея. Он взглянул на картон Гэри.
— Почему бы и нет?
Бессмысленно, бесчестно, бесстыдно, но осуществимо. Придется, конечно, потрудиться, и потрудиться весьма основательно, однако это будет труд правильного сорта. Почему ж не попробовать?
— Гэри, — сказал он. — Я сию минуту понял, что стою на перекрестье жизненных дорог. Одна ведет к безумию и наслаждению, другая — к душевному здравию и успеху. Какую мне избрать?
— Тут уж ты сам решай, приятель.
— Позволь мне изложить это так. Хочешь, чтобы я скостил тебе весь твой долг и выдал еще пять сотен на деревянные панели? У меня есть для тебя работа.
— Идет.
— Вот и умница.
Трефузис подошел к стойке читального зала. Молодой библиотекарь с удивлением воззрился на него.
— Профессор Трефузис?
— С добрым утром! Как вы себя нынче чувствуете?
— Очень хорошо, спасибо, сэр.
— Вы не могли бы мне помочь?
— Я для того здесь и сижу, профессор.
Трефузис склонился к библиотекарю и постарался заговорщицки понизить голос — задача для него непростая. Умение говорить приглушенным тоном среди множества его дарований не числилось.
— Уважьте каприз человека, который состарился и помешался раньше положенного, — произнес он голосом, достаточно тихим для того, чтобы каждое слово было услышано всего только в первых двенадцати рядах стоящих за его спиною столов, — и скажите, существовала ль причина, по которой я не мог прийти сюда час назад?
— Прошу прощения?
— Почему я не мог появиться здесь час назад? Что здесь происходило?
Библиотекарь вытаращил глаза. Человек, обслуживающий ученых мужей, поневоле привыкает к разного рода умственным расстройствам и поведенческим отклонениям. Однако Трефузис всегда казался библиотекарю приятно и живительно лишенным каких бы то ни было нервических недочетов. Хотя, с другой стороны, старые профессора, как принято говорить, не теряют мест, они теряют представление о месте, в
