здесь свои уста: роскошная мысль, душистые слова с запахом красоты... Отсюда в рукописи часто встречалась и сумбурность изложения, что порой затрудняло доступ к смыслу написанного. Уму вялому, не подготовленному к восприятию абстрактно-познаваемого, не представлялось возможным проникнуть в сущность запредельного понятия или явления. Да, это произведение, надо сказать, и не предназначалось для широкой публики. Вероятнее всего, что эти записи были рассчитаны на узкий круг людей, родственно близких ему по духу и убеждению, которые были с ним хорошо 'сыграны' дистанционно, если так можно выразиться о взаимопонимании единомышленников. Да, пожалуй, всякий из нас нынче и сам часто прибегает, не замечая того, в своей устной речи к такой экономной форме изъяснения, где не только краткий намек, но каждый жест или сама интонация в голосе или даже мимолетный взгляд говорят намного больше, чем отягощенная формальностью самая длинна тирада. Видимо, век скоростей вторгается и в эту сферу человеческого. Если этот процесс будет продолжаться в том же темпе и дальше, то, возможно, уже ближайшему поколению наших потомков современный литературный язык покажется отяжеленным, сковывающим движение мысли. В мире важно предугадать пришествие нового откровения, и мы ценим на земле не то, что есть, а как будет... Несомненно, повышенный интерес вызывал у меня отнюдь не модернистский стиль рукописи, а скрытая в ней тайна и того, 'что есть', и того, 'что будет'... Разве стал бы я или кто-то другой из людей моего поколения, как говорят на востоке, доить быка, то есть терять зазря драгоценное свое свободное время. Навряд ли. Мы с малолетства приучились к жесткому казарменному распорядку, что был установлен по всей стране. Пробегаешь, бывало, в детстве часок другой - остаешься на весь день голодным, без положенной пайки, состоящей из миски баланды и крохотного куска черняшки... Оттого, наверное, уже по привычке, так скрупулезно я доискивался какой-либо полезности в найденной мной вещи. Блестки рационального мною были замечены еще при беглом осмотре всей этой кипы бумаг, когда она выскользнув у меня из рук, устелила белым веером грязный асфальт. Крупины полезности мне виделись уже в самих подзаголовках каждой части записок, обрамленных забавными виньетками, с краткими интригующими названиями: капризы судьбы, господин времени, метафизика фактов, алхимия мысли, зигзаги удач, кровная месть... Золотые же россыпи иррационального должны были отыскаться, по моему мнению, а зашифрованном тексте, где лежал, возможно, ключ к безбедному моему существованию. Серая, голодная повседневность закабаленного сознания черствым куском хлеба отступала на задний план, уступая место мыслям возвышенным, одухотворенным. На простор вырывались мысли смелые, дерзкие, нафантазированные голубою мечтой раннего детства. В одном месте записок читаю: 'Страх порождается крайней бедностью огромных масс людей и тупым фанатизмом, насаждаемым в них правящей плутократией, кучкой избранных', а далее очень любопытное: 'жестокость порождает жестокость, творящий зло и не подозревает того, что угнетаемый им, даже самый беспомощный человек обрекает своего обидчика или палача на еще более мучительное физическое и душевное страдание, чем получает их сам. Истязаемы дух униженного и оскорбленного может перевоплощаться в мощнейший биогенератор и агрессивно изрыгать смертельные импульсы неотвратимого возмездия, поражая обидчика не сразу вдруг, а постепенно, образуясь в своего рода неотразимый способ мщения, напоминающий чем-то монастырское каратэ, мастеру которого достаточно бывает легкого прикосновения к телу противника, чтобы впрыснуть в него сгусток разрушительной энергии своего эго, а внедренный в благодатную среду, такой заряд мгновенно устремляется по всем узлам жизнеобеспечения выбранной жертвы, поражая своими микроскопическими дожами ткань каждого органа до тех пор, пока какой-либо из них не выйдет из строя совсем: обычно бывает так, что, где тонко, там и рвется, хотя и самый здоровый организм человека не выдерживает этой борьбы более семи дней и гибнет. Здесь же все несколько иначе. Каждому человеку от рождения предопределены свои жизненные линии, предопределена судьба, обусловленная благонравным его поведением на всем жизненном пути. Несоблюдение всяким субъектом этого условия вечности может круто деформировать и его судьбу, в зависимости от сил, на нее воздействующих: отрицательные - коротят и коробят ее, положительные - выравнивают и удлиняют, даже если она и была изначально от природы несколько искривлена и осажена неблагоприятным соотношением всех его жизненных линий. Расстояния тут не играют существенной роли и не могут служить преградой к воздаянию...' В другом месте ведется полемический диалог с оппонентом, видным ученым, доктором медицинских наук Бахуром. 'Дорогой Виктор Тимофеевич, Вы утверждаете, что узнавание человеком никогда не виданного им ранее - есть явление хорошо известное в медицине под названием 'феномена уже виденного'. которое, срабатывая при поражении болезнью структур механизма узнавания, а также при сильном перераздражении того механизма, приводит к ложному узнаванию. Не берусь подвергать сомнению какие бы то ни было другие Ваши научные концепции, а вот об одном утверждении данного положения позвольте мне с вами не согласиться. Перераздражение механизма узнавания, да будет Вам известно, намного больше, чем феномен 'уже виденного'. И находится совершенно в другой плоскости и на порядок выше по значимости... Если судить по качественным и количественным их отличительным возможностям, то нетрудно выявить: у другого феномена-двойника нет ничего общего с тем, что вызывает ложное узнавание. Человек, обладающий свойствами этого суперфеномена, способен совершать даже величайшие открытия, так как предвидит все и знает обо всем на много лет вперед, чего еще никогда не было, но что обязательно будет. Из всех научных школ, ныне существующих, наиболее близко подошли к истинному объяснению сегодня такого сложного явления, как предвосхищения, представители так называемой когнитивной психологии. Представители этой школы сделали удачную попытку в объяснении человеческого поведения, указывая, что оно детерминируется знаниями и наличием у человека предварительной информации о тех или иных явлениях. Однако затем, заблуждаясь, они связывают эту точную мысль с ошибочным воззрением, то есть приписывают готовые схемы и готовые стандарты лишь единственно познавательным процессам, исключая полностью возможности привнесения информации о будущем извне',.. В третьем, взятом мной наугад, раскрытом месте, я прочел такое, что повергло мой разум, ну. просто в недоумение. Рассудок мой отказывался воспринимать дикие бредни запечатленных так откровений. 'Между макрокосмосом и микрокосмосом, между душой индивида и мировой душой существует постоянная, но неуловимая аннигиляционная связь. Владея нужными методами, один человек может успешно влиять магически на другого... Это достигается при полном отрешении сознания, предельной централизации всей совокупности энергии человека, при высочайшей его самоорганизации и целеустремленности...'. Мое дальнейшее чтение из этой главы 'записок сумасшедшего', как я нарек их про себя, прервалось искаженным голосом диктора, объявлявшего через селектор о прибытии на станцию московского поезда. Это сообщение, кстати, напомнило мне, что для проезда на нем необходимо еще приобрести билет, а билеты обещали продавать только по его прибытию. Услышав объявление, я стал впопыхах собирать разложенную на скамье заумную эту рукопись, листки которой к тому времени уже достаточно хорошо просохли и их можно было без ущерба собрать воедино. Побросав в спешке как попало стопки этих листков в свой чемодан, я чуть не бегом направился в сторону железнодорожного вокзала. На вокзале, в плотной толпе горемык-путешествующих, мне пришлось усиленно поработать локтями, прежде чем удалось отыскать свою очередь. И на этот раз меня ожидало там полное разочарование: в очередь за билетами, хоть я и встал, да что из того толку? Ни какой возможности купить билет в порядке очереди не стоило и помышлять, не стоило помышлять добыть его и с черного хода. Масса людей, что толпились впереди и за мной, остервенело щетинилась и гудела, особенно если кто-то пытался проникнуть за билетами в кассу вне очереди. Это обстоятельство окончательно убило во мне всякую веру иметь в кармане в этот день закомпостированный билет. Расстроенный основательно, я с трудом выбрался из этой толчеи на свободное место и стал просматривать широкорекламные стенды-расписания, которые висели высоко на стене рядом с кассой по брони, желая узнать время прибытия следующего поезда. Нечаянно мой блуждающий по стендам взгляд задел окно кабины этой кассы, где за столом скучала от безделья смазливая девица с брезгливым выражением на лица; всем своим видом она показывала свое нежелание принимать какое-либо участие в судьбе снующих вокруг нее раздосадованных пассажиров. Окончательно простясь с мыслью попасть на этот поезд, я уж было хотел отправиться на поиски ночного пристанища, чтобы где-то скоротать еще одну желтоглазую ночь, как тут вдруг меня осенила одна дурацкая мысль: а что, если взять да и воспользоваться тем методом мысленной сугестии, что я вычитал в 'записках сумасшедшего'. Взять да и проверить его возможности на конкретном объекте, на подвернувшейся мне на глаза размалеванной кассирше... Строго следуя всем тем канонам бессловесного внушения, которое было расписано довольно подробно в тех наставлениях, я вначале предельно сконцентрировал все свое усилие воли в одном напряженном пучке энергии и, направляя его условные лучи вместе с дистанционным приказом про себя, глядя прямо в глаза ничего не
Вы читаете Под черной звездой