ЗВЕЗДОЙ
Мы чистыми пришли - с клеймом на лбах уходим, Мы с миром на душе пришли в слезах уходим. Омытую водой очей и кровью жизнь, пускаем на ветер и снова в прах уходим... Омар Хаям
От людей я претерпел так много издательств, что мне их не любить, а ненавидеть всех давно уж надо. Сколько слез огорчения было пролито мной по их вине, одному богу только известно. Ветер времени давно уж осушил их на моих согнутых печалью ресницах, но та горечь, что в них была растворена, навечно осела жгучим пламенем в моей груди. Не раз я убеждался в том, что для них не существует добродетели, а коли это так, то почему и мне не проучить их, не пропадать урок в назидание. Вернувшись домой, я и здесь не нашел душевного успокоения. Своих друзей Юсупа и Исмаила - я не застал на месте. Юсуп служил в армии; Исмаил уехал по подложным документам на Кавказ, к тому времени уже вышел Указ о реабилитации всех народов, насильно высланных со своей исторической родины во время войны. Не было друзей, не перед кем было мне излить свою душу, а в ней столько всего наболело. Тут еще привязались ко мне местные власти, то участковый милиционер, то оперуполномоченный какой-то. Все проверяли и перепроверяли мои документы, вламывались всякий раз без спросу в избу и все выпытывали об Исмаиле, ползучие гады. Однажды нервы мои не выдержали, и я резко отчитал их за это. В отместку они хотели тут же арестовать меня за тунеядство, так как в то время я нигде не работал и не учился, а этого по советским законам было достаточно, чтобы посадить меня года на три, четыре в тюрьму! - Ты с кем так разговариваешь, умник? А ну-ка с пойдем с нами, сволочь, мы покажем тебе, паразит народа, где раки зимуют! Сразу учтивым станешь к властям! - уполномоченный потянулся было ко мне, сидящему напротив его за столом. Я резко отпрянул назад, а другой отстегал кобуру, доставая наган, сиганул в растворенное окно и был таков... Мне и без того было тошно, а после побега я страшно вознегодовал и решил по-своему отблагодарить их. Глупцы глумятся надо мной, когда я снисхожу к ним в образе беззащитного человека. Упоенные страстью тщеславных своих устремлений с полузвериной свой психологией, они, не подозревая о моей трансцендентальной природе, невежи, пытаются покрыть и меня сетью смертных грехов своих. Не смотря ни на что, мне иногда все же хочется сжалиться над ними и во всеуслышанье крикнуть им, чтоб предотвратить их падение в бездну. - Эй, люди, остепенитесь, не повышайте своего голоса на пророка и не смотрите на него гневно взорами, чтобы не оказались тщетны ваши дела, а жизнь ваша не стала тесной... Да кто только захочет из них меня услышать, что для них метафизика фактов? Тоже самое, что для дикаря огнестрельное оружие, из которого в него целятся и которое по его недоразвитости вызывает у него не страх быть убитым, а лишь скотское любопытство. Разве можно спасти тех, кто в огне? Долго, долго искали они меня, кружа на своем 'бобике' по поселку и вокруг поселка, пытаясь найти меня и схватить, но ничего у них не вышло. Окрестные горы для меня давно уж стали домом родимым, где я всегда находил приют и защиту. Так ни с чем, запозднясь, возвращались они домой в крепком 'подпитии' и на железнодорожном переезде врезались вместе со своей машиной на полном ходу в проходящий мимо поезд. Туда им и дорога, псам поганым!.. На другой день люди в поселке, прознав про эту аварию, настороженно расспрашивали меня: - Скажи-ка нам, Черной звезды сын, по-честному, - это твоя работа, карагуль-черный тюльпан, умершвитель?.. - По правде сказать, они вынудили меня так поступить, подлые твари, холодно отвечал я. - Ты страшно жестокий! - Нет! Я справедливый - на зло отвечают справедливостью!.. Я мир несу и меч... нельзя делать добро, - не оскорбляя зло... Вскоре после этого случая, чтобы не сесть чего доброго на скамью подсудимых из-за негодяев, завербовавшись, я подался на целину убирать стопудовый урожай. Для себя я тогда сделал однозначный вывод, что мне не следует больше отправляться туда, откуда не исходят позывы духа, что надо избегать тех 'злачных' мест, где плен и злоба обитают. На целине, как на войне, брали всех подряд. Я прикинулся комбайнером, и мне без всякого там удостоверения вручили зерноуборочный комбайн. Людей не хватало, а техники туда погнали со всего света - кому то ж нужно было на ней работать. Техника досталась мне не ахти уж какая, но на ходу, сносный был агрегат, правда, заводился он только с буксира, не было на нем аккумуляторов. Вот как-то послали меня с одним непутевым рохлей убирать пшеницу на самом дальнем участке отделения. По пути туда его комбайн возьми да закапризничай. Поравнявшись с ним, я остановил свою тачанку и хотел было помочь ему с ремонтом, но он категорически замахал руками: - Езжай пока один, я и сам здесь быстренько управлюсь, у меня 'Катюшка' новая, мигом твою догонит. Я не стал возражать, прижал газу и айда вперед! Добравшись с ветерком по ковыльным просторам до палаточного лагеря студенческого отряда, расположенного на пригорке невдалеке от дороги, я решил там дождаться своего напарника, но когда я нажал на муфту, чтобы выключить скорость, она почему-то не выключилась. Сколько я не пытался это сделать, ничего не получалось: видимо заело фиксатор в коробке передач, - решил я. Глушить мотор не стал (заводить его потом была целая проблема), я взял валявшуюся под рукой рейку от луча мотовила и подпер ею рычаг муфты сцепления для удержания хода, опрометчиво не подстраховав более ни чем. Соскочив на землю, я в свойственной мне манере устранить любую помеху с маху, полез под комбайн, хотя и знал прекрасно, что это грубейшее нарушение инструкции по технике безопасности, да и не только по инструкции... Пока я там отыскивал причину неисправности методом тыка, дергая за всякие рычажки, один за другим идущие к коробке передач, комбайн мой вдруг дернулся и пошел... Я только и успел что схватиться рукой за переднюю полуось машины. Волочась по земле, я бегло осмотрел свое новое пристанище и сказал озабочено сам себе: 'Да, захлопнулась плотно моя мышеловка, теперь одна надежда выбраться отсюда, если комбайн упрется во что-нибудь и сам заглохнет, другого пути нет'. Слева путь мне на волю преграждал узел зернового шнека и кожух нории, что отходил от него, свисая почти до земли; сзади узкая колея задних малюсеньких колес и крохотного просвета между их осью не давали проходу; справа заслонял мне белый свет пузатый вентилятор очистки и тоже с небольшим просветом, но здесь можно еще было попытать счастья, если успеть при падении вниз сделать один другой оборот вокруг себя, в противном случае заднее колесо, идущее по этой линии, лишали меня всяческих надежд на спасение - шансы мои были удручающие... Мой комбайн без 'руля и без ветрил' очень долго гулял в чистом поле сам по себе, волоча за собой по земле незадачливого своего хозяина. У меня уж стали совсем отекать руки от долгого висения на ведущей его оси и никто из людей, что находились в расположении студенческого лагеря не обременил себя простой мыслью, почему ж такая громадина сама по себе выписала на их глазах необычные зигзаги по скошенной стерне поля. Но вот мой корабль степной круто почему-то повернулся и прямо пошел в сторону лагеря. Вот уж подо мной прошла вспаханная заградительная полоса от пожара и до меня явственно стали доноситься сквозь гул мотора чьи-то встревоженные крики и брань. Сознавая свою ответственность за все последствия, я не задумываясь быстро переместился вправо по оси до самого края, опустясь всем телом вниз, тотчас разжал пальцы рук и юлой завертелся под откос с вытянутыми над головой руками. Едва я успел выкатиться из-под комбайна, как заднее колесо его буквально в сантиметре прошло рядом со мной. Я вскочил с легкой дрожью в ногах, догнал неуправляемое чудовище и выключил скорость. Впереди в метре от жатки комбайна стояла палатка, из нее выскакивали люди и злобно кричали на меня: 'Ты что, ослеп? Куда едешь, остолоп, бестолочь?' Я слез с комбайна, упал ничком в выжженную траву, обхватил голову руками и беззвучно заплакал, содрогаясь всем телом, будто в лихорадке. Меня душила обида на весь белый свет, что он так не справедливо устроен. подошла какая-то женщина и стала ругать обступивших меня бранящихся людей: - Изверги проклятые, нет бы парня отблагодарить за то, то он ваши жизни спас, рискуя своей, а вместо этого накричали еще на него, окаянные. - Откуда мы знали, - виновато ответили те. - Как же откудова? Вот нет вашим двоим балбесам, - указала она на кого-то, я давеча говорила, подойдите, погладите, отчего это комбайн как пьяный по полю шастает, уж не стряслась ли какая беда с комбайнером. Так они в ответ прогоготали и ушли. А он ишь, голубчик, все тело видать в ссадинах, а головушку свою бесталанную положил под колеса ради вас, иродов бессердечных... Она подошла ко мне к изголовью и потихоньку погладила по моим скомканным волосам, говоря: - Пойдем, сынок, со мной, я попотчую тебя свежим молочком, небось ничего не ел за цельный день. Да не расстраивайся ты из-за них, ну их к лешему, сами не знают что говорят! Я встал, поблагодарил ее и пошел в поле, куда глаза глядят... Поздно вечером мой понедельник отыскал меня на краю высокого берегового откоса у степной речушки. - Ну ты даешь, дружище! Ушел и даже комбайн свой не заглушил, - вывел он меня из глубокого раздумья. - Еле отыскал тебя здесь! Иди умойся и я тоже сполоснусь, а то как черти грязные, да поедем-ка на ужин побыстрей, не то к шапошному разбору прибудем и тогда опять как вчера только чай с хлебом и достанется, - затараторил он нетерпеливо... Я спустился к воде. - Все хорошо, что хорошо кончается! Студенты рассказали мне про твои приключения, видно под счастливой звездой ты родился, братан, - продолжал он говорить восхищенно, бултыхаясь вводе. На что я, возражая ему, ответил: - Нет, под черной звездою!..
КАМО ГРЯДЕШИ
Ночь на земле - ковер земли и сон. Ночь под земле - навес земли и сон. Мелькнули тени, где-то
