наверно, взирали вниз с Олимпа на забавный людской мирок.
И они наперечет знали героев соревнований, бегунов и прыгунов, байдарочников и серферов, гонщиков и пшютов. Они были очевидцами многих громких событий; к примеру, у них на глазах Карло Буэновенте вышвырнуло из мертвой петли, у них на глазах, совершая высотный прыжок, разбился Джек Лентэм, у них на глазах рухнула южная трибуна автодрома -- как раз когда под ней находились гонщики... Само собой, они были не одиноки, нашлись сверстники, разделявшие их увлечения и интересы, ходившие на те же соревнования, выбиравшие своих фаворитов. Тесных отношений, как раньше в запретной зоне, не возникало, разве что временные группы, компании, которые отдавали предпочтение одним и тем же командам и во всю глотку их поддерживали, имели на стадионах свои сборные пункты, бесцеремонно занимали лучшие места и, наблюдая за происходящим, вырабатывали чувство локтя. Какая встряска--стоять в стотысячной толпе, быть живой ее клеткой, неотторжимой и все же обособленной частицей, пассивным зрителем и все же деятельным участником, всецело захваченным состязаниями. Там, внизу, соревновались немногие: боролись за сотые доли секунды, за миллиметровые преимущества, измеримые лишь с помощью точнейшей электроники, старались провести мяч в ворота или предотвратить гол, оказаться сильнее и ловчее других, жаждали вырвать победу, а значит, славу и деньги,-- а они сопереживали этому, принимали во всем не менее горячее участие, чем спортсмены на беговых дорожках, на игровом поле, на воде. Быть может, их ощущения даже отличались большей яркостью: во-первых, смотрели они со стороны, во-вторых, вынужденная неподвижность позволяла им сосредоточиться на главном -- и притом не надо было бороться с усталостью, недостатком сосредоточенности, сомнениями и страхом,-- вот почему они переживали то же, но по-другому, в каком-то смысле даже ярче и сильнее. А когда знаменитости, грязные и измученные, шалые и опустошенные, принимали там внизу награды, энергия молодежи разряжалась восторгом или яростью, смотря по тому, выиграл их фаворит или нет, и они еще долгими часами сидели на трибунах, от избытка силы оглашали гулкие помещения неистовыми криками, размахивали флагами и значками, скандировали стихи и лозунги. Порой случались столкновения с другими группами, и тогда дело доходило до жутких драк; порой они, остервенев из-за проигрыша, крушили сиденья и перила, а порой, после победы, шатались по улицам, сбившись кучей, катались на движущихся тротуарах, горланя, врывались в станционные залы ожидания и перекрывали целые улицы, исполняя странный ритуал, который слагался из танцевальных па, жестов и пения.
Но мало-помалу и соревнования, и вообще спорт теряли свою привлекательность, а сами они опять- таки ничего не замечали, все шло своим чередом, они ссорились из-за дешевых билетов и удобных мест, обсуждали игроков, тренеров и стратегию матчей, стремясь блеснуть знаниями, которые день ото дня ценили все меньше и меньше.
Их интересы обратились на совсем другое, важность вдруг обрели вещи второстепенные, вчерашние средства для достижения цели сами стали целью... Первым занять самое опасное место, превзойти остальных, командовать ими --вот что теперь было главным. Они еще не принимали в компанию девчонок, но иные из своих предприятий затевали не без оглядки на девчонок-подростков, которые якобы случайно кучками толпились неподалеку, проявляя к спортивным событиям по меньшей мере сомнительный интерес. Со временем сложились особые формы показного удальства -- например, занятие лучших мест наперекор противодействию стражей порядка, штурм игрового поля после матча.
Вскоре мальчишкам было уже мало таких косвенных демонстраций. Не желая выказывать интереса к тем, кто вообще-то очень их интересовал, они выбирали себе жертву среди зрительниц--девушек постарше и женщин. Шуточки были довольно примитивные, и все же как раз то, что надо,--смесь хулиганства с пробой мужества, бравады со спортом. Нужно было ущипнуть намеченную жертву за грудь или ягодицы, отстричь прядку волос, расстегнуть поясок. В толчее, особенно перед началом крупных соревнований, когда запоздавшие зрители через боковые проходы протискивались мимо пришедших раньше, возможностей для этого было хоть отбавляй. Вся компания, сидя на трибуне, самозабвенно следила за добровольцем, который вызвался доказать свою ловкость и 'геройство'. Прикинув, где давка сильнее всего, он втирался в толпу зрителей, чтобы найти подходящую жертву или -- что было еще труднее -- подобраться к намеченной заранее. Для сидящих наверху подобное зрелище было гораздо увлекательней, чем отборочные соревнования, на которые они пришли просто так, лишь бы не потерять свои всегдашние места. На первых порах трудновато было следить за дружком в мельтешенье людского водоворота... Обыкновенно все распадалось на три этапа: во-первых, беспорядочное рысканье в поисках привлекательной особы женского пола (таково было неписаное правило: избранница должна быть хорошенькой, а еще лучше--броской); когда объект был найден, движения становились медленнее и осторожнее--охотник старался незаметно подойти к жертве поближе, а потом как бы случайно притиснуться к ней; затем следовал долгожданный 'поступок', большей частью сопровождаемый возмущенным криком, небольшое завихрение в людском море--как правило, никто не понимал, что стряслось,-- а виновник смятения тем временем успевал скрыться. Попадались они крайне редко.
Как и всегда в таких случаях, Гас недолго оставался пассивным наблюдателем, ему надо было участвовать самому, не ради того, чтобы выставиться, скорее, чтобы добиться признания, занять в группе ключевую позицию, а значит, руководить и командовать. И, как водится, все у него шло гладко, без сучка без задоринки: большей частью он выбирал девушек, у которых на лице было написано, что шуток они не понимают и реагировать будут весьма бурно. Поразительно, с какой уверенностью Гас отыскивал свои жертвы: девушек в яркой облегающей одежде, с лиловым или зеленым лаком на ногтях, с белыми или рыжими волосами -- короче говоря, таких, что изначально стремились возбудить ажиотаж и привлечь к себе внимание окружающих. При этом Гасу иной раз удавались поистине драматические эффекты, снискавшие ему безграничный авторитет.
Споров о том, можно Барри пойти с ним или нет, больше не возникало: он просто шел с братом, и все, хотя опять немного опережал события: был самым младшим и самым маленьким. С этой ролью он, кстати, давно примирился; ему достаточно было находиться рядом и хоть изредка перехватить лучик Гасовой славы. Но в самом ли деле достаточно? Временами он ловил себя на диаметрально противоположных мыслях. Иногда им на секунду-другую завладевала ненависть к Гасу, особенно когда тот, играя на своем старшинстве, снова и снова заставлял Барри оказывать ему разные услуги и принимал их как должное, поучал младшего брата, чтобы похвастаться собственным перевесом, подшучивал над ним. Правда, вспышки отрицательных эмоций продолжались недолго, ведь Гас снова и снова делом доказывал, что любит брата и, считая его частью себя, никому не позволит обижать Барри. Тогда Барри испытывал что-то вроде раскаяния, жалел об этих вспышках и старался понагляднее выказать свою преданность.
И все же эти кратковременные эмоциональные срывы не остались без последствий. Мало-помалу в Барри зрело желание реализовать собственные возможности, проявить себя. Когда заняться было нечем и время тянулось бесконечно--в школьной столовой, на остановках в ожидании общественного транспорта, перед началом фильма, поп-концерта или спортивных состязаний,--он грезил наяву, рисуя в воображении невероятнейшие ситуации, в которых умудрялся обставить брата. Обставить, но не подставить! Наоборот, высшей наградой в мечтаниях Барри была Гасова похвала. В дерзновенных фантазиях ему представлялось, как он вызволяет Гаса из беды, спасает брату жизнь, вытаскивает его из пылающих развалин или разгоняет толпу вооруженных налетчиков. Он добивался Гасова восхищения, а вовсе не победы над ним.
Возможно, подобные мысли и заставили Барри отважиться на 'гасовский' поступок. Он, правда, сознавал, что нет у него ни навыка, ни самоуверенности, но надеялся, что сумеет превозмочь трусость и по крайней мере выдержит испытание перед самим собой. С другой стороны, у него хватило осторожности и здравого смысла не объявлять во всеуслышание о своей затее, а попробовать силы тайком от публики, так сказать, для себя.
Было это перед началом важного футбольного матча на первенство континента. По примеру Гаса Барри нырнул в гущу людского потока на одном из ярусов поблизости от главного входа, где толчея была больше всего. Поначалу он в нерешительности 'плыл по течению'-- инициативы тут не требовалось, он все равно поминутно натыкался на других людей, в том числе на девушек и женщин; на ловца и зверь бежит, мелькало в голове. Но, очутившись вплотную рядом с жертвой, притиснутый к женщине так, что мог ощутить исходящий от нее запах пота и духов, украдкой заглядывая в лицо и видя на нем пласты грима и накладные ресницы, он чувствовал, что любой контакт, пусть даже сколь угодно механический, для него невыносим, и ему ужасно хотелось поскорее убраться подальше. Невольно он стал озираться по сторонам в надежде отыскать более отрадное явление и тут заметил девушку, примерно своего возраста, углядел
