пошатнулся. Чтобы не упасть, ему пришлось опереться на Рультабия. Он страшно побледнел и повалился в кресло.
— Ох, ох! — простонал он. — Что это со мной? Неужели меня отравили?
И он растерянно воззрился на нас… Напрасно мы пытались расспрашивать его, он уже впал в беспамятство, и нам не удалось вытянуть из него ни слова. Мы были крайне обеспокоены и за него, и за себя, так как ели все то же, к чему прикасался Фредерик Ларсан. Мы бестолково суетились вокруг него. Теперь он, казалось, уже не испытывал боли, но его отяжелевшая голова упала на плечо, и веки сомкнулись. Склонившись над ним, Рультабий стал слушать его сердце…
Когда мой друг распрямился, лицо его было абсолютно спокойно, хотя только что он казался очень взволнованным.
— Он спит, — сказал Рультабий и потащил меня к себе в комнату, закрыв предварительно дверь комнаты Ларсана.
— Снотворное? — спрашивал я. — Уж не хочет ли мадемуазель Станжерсон усыпить сегодня вечером всех?..
— Возможно… — сказал в ответ Рультабий, думая о чем-то своем.
— А мы-то как же? Как же мы? — кричал я. — Кто поручится, что и мы не проглотили точно такое же снотворное?
— Вы чувствуете себя неважно? — невозмутимо спросил меня Рультабий.
— Нет, напротив!
— Вам хочется спать?
— Нисколько…
— Ну что ж, мой друг, в таком случае предлагаю вам выкурить эту превосходную сигару.
И он протянул мне первоклассную гаванскую сигару, которую подарил ему г-н Дарзак, сам же он закурил трубку, свою неизменную трубку.
Так мы просидели в этой комнате до десяти часов, ни разу не нарушив молчания. Рультабий непрестанно курил, нахмурив лоб и устремив взгляд куда-то вдаль. В десять часов он разулся и подал мне знак; я сразу понял, что должен последовать его примеру и снять свои ботинки. Когда оба мы остались в носках, Рультабий сказал, но так тихо, что я скорее угадал, чем расслышал это слово:
— Револьвер!
Из кармана пиджака я достал свой револьвер.
— Заряжайте! — скомандовал он.
Я зарядил.
Затем он направился к двери комнаты и с величайшей осторожностью открыл ее. Мы очутились в сворачивающей галерее. Рультабий снова подал мне знак. Я понял, что должен занять свой пост в темном чулане. Я уже было пошел, как вдруг Рультабий догнал меня и поцеловал, затем все так же бесшумно вернулся к себе в комнату. Удивленный этим поцелуем и несколько обеспокоенный, я добрался до правой галереи и беспрепятственно пошел дальше; миновав лестничную площадку, я двинулся вперед по галерее левого крыла и дошел до темного чулана. Прежде чем войти в чулан, я внимательно изучил шнурок, стягивающий оконный занавес… Мне и в самом деле стоило только коснуться его рукой, чтобы тяжелый занавес сразу упал, скрыв от взора Рультабия световой квадрат: условленный сигнал. Звуки шагов заставили меня остановиться возле двери Артура Ранса. Значит, он не лег! Но почему же он, оставшись в замке, не ужинал вместе с господином Станжерсоном и его дочерью? По крайней мере, я не видел его за столом в тот момент, когда мы стали невольными свидетелями странного поступка мадемуазель Станжерсон.
Когда я вошел в свой темный чулан, мне там очень понравилось. Я видел всю галерею насквозь, она была освещена, как днем. Ничего из того, что там могло произойти, не укроется от моего взора. Но что же все-таки там произойдет? Может быть, что-то очень важное. И снова меня пронзило беспокойное воспоминание о поцелуе Рультабия. Так целуют своих друзей только в особо торжественных случаях или же если им грозит какая-нибудь опасность! Стало быть, мне грозит опасность? Вцепившись пальцами в рукоятку револьвера, я стал ждать. Конечно, я не герой, но и не трус.
В таком положении я простоял около часа, и в течение этого часа не заметил ничего необычного. Дождь на улице, припустивший около девяти часов вечера, прекратился.
Мой друг сказал, что, вероятнее всего, до полуночи или до часа ночи ничего не случится. Между тем около половины двенадцатого дверь комнаты Артура Ранса отворилась. Я услыхал слабый скрип ее петель. Было ясно, что ее открывают изнутри с величайшей осторожностью. Какое-то время, показавшееся мне вечностью, дверь оставалась открытой. Ее толкнули из комнаты, и она распахнулась наружу, то есть в галерею, поэтому я не мог видеть ни что происходит в комнате, ни что происходит за дверью. В этот момент внимание мое привлек какой-то странный звук, повторявшийся уже третий раз и доносившийся из парка; поначалу я не обратил на него внимания, как не обращают обычно внимания на мяуканье кошек, которые бродят ночами по водостоку. Но в третий раз он прозвучал так явственно и странно, что я невольно вспомнил рассказы о крике Божьей твари. А так как до сих пор крик этот неизменно сопутствовал всем несчастьям, случавшимся в Гландье, меня охватила дрожь. И в эту самую минуту я увидел, как из-за двери появился человек и закрыл ее. Я не сразу смог узнать его, так как, стоя ко мне спиной, человек этот склонился над довольно объемистым пакетом. Закрыв за собой дверь и взяв в руки пакет, человек повернулся лицом к темному чулану, и тогда я увидел его и узнал. Это был лесник, это он выходил в столь поздний час из комнаты Артура Ранса. «Зеленый человек». На нем был тот самый костюм, в котором я видел его на дороге возле харчевни «Донжон» в первый день, как приехал в Гландье, да и сегодня утром, когда мы с Рультабием выходили из замка и встретили его, он тоже был в этом костюме. Конечно, это лесник. Я отчетливо разглядел его. Мне даже показалось, будто лицо его выражало некую тревогу. Крик Божьей твари прозвучал на улице в четвертый раз, тогда лесник поставил свой пакет на пол и подошел ко второму окну, если считать окна от темного чулана. Я боялся пошевелиться, опасаясь выдать свое присутствие.
Подойдя к окну и уткнувшись лбом в стекло, он стал вглядываться в сумрак парка. Так простоял он с полминуты. Ночную тьму временами рассеивал ослепительно яркий свет луны, скрывшейся затем в черных тучах. «Зеленый человек» дважды поднимал руку, подавая какие-то непонятные для меня сигналы, потом, отойдя от окна, снова взял свой пакет и направился по галерее к лестничной площадке.
Рультабий наказывал мне: «Как только увидите что-нибудь, немедленно отпустите шнурок». И вот я видел, но что? Того ли ожидал Рультабий? Впрочем, мое ли это дело? Мне следовало выполнить данное им указание, и все. Я отпустил шнурок. Сердце мое громко стучало. «Зеленый человек» дошел до лестничной площадки, и тут, к величайшему моему удивлению, я увидел, как он спускается по лестнице, ведущей в вестибюль, тогда как я ожидал, что он продолжит свой путь по галерее правого крыла.
Что делать? Я тупо смотрел, как падает, закрывая окно, тяжелый занавес. Сигнал был подан, однако я не увидел Рультабия на углу сворачивающей галереи. Никто не приходил, никто не появлялся. Я был в полной растерянности. Прошло с полчаса, это время показалось мне нескончаемой вечностью. Как теперь быть, если даже я увижу что-нибудь еще? Сигнал был подан, я не мог подать его второй раз… С другой стороны, выйти из моего укрытия в такой момент я не решался: это могло бы смешать все планы Рультабия. В конце концов, мне не в чем было себя упрекнуть, и если случилось что-то, чего мой друг не ожидал, ему оставалось винить только себя. Не имея больше реальной возможности предупредить его о чем-либо, я отважился пойти на риск: выйдя на цыпочках из чулана и стараясь ступать совсем неслышно, я, вслушиваясь в тишину, направился к сворачивающей галерее.
В сворачивающей галерее — ни души. Я подошел к двери Рультабия. Прислушался. Ни малейшего звука. Тогда я тихонько постучал. Никакого ответа. Я повернул ручку, дверь отворилась. Я очутился в комнате. Рультабий лежал вытянувшись во весь свой небольшой рост на полу.
Глава XXII, НЕГАДАННАЯ ЖЕРТВА
В невыразимой тревоге склонился я над телом друга и с радостью обнаружил, что он спит! Он спал
