ж, мне на всех надо было жениться?
— Тебе видней… И со многих ты портреты писал?
Нет, признался себе Джонатан, портретов он не писал ни с кого. Даже с Мэри. И если быть до конца честным, ничье лицо еще не преследовало его так, как это. Но, с другой стороны, Мэри никогда не гнала его из своей постели. Наверняка вся его так называемая страсть к Кейт проистекает из неутоленной похоти, только и всего.
— Чарли, я ведь не люблю ее, — сказал он. — А Кейт заслуживает любящего мужа.
— Так уж и не любишь?
— Слушай, Чарли, мне ли не знать, что такое любовь? Семь лет я был женат на женщине, которую любил страстно, а к Кейт я чувствую совсем иное…
— Сдается мне, разных людей любят по-разному.
— Ты не знал Мэри. Она всегда искрилась таким счастьем!.. Она была похожа на маленькую лесную фею. Ее так хотелось защищать, оберегать!.. Она говорила, что я рыцарь, побеждающий всех ее врагов… А Кейт Мерфи сама расправится с кем угодно.
Чарли нахмурился.
— Ясно. Кейт сама о себе может позаботиться — вот, значит, чем не угодила.
— Ничего тебе не ясно, — досадливо буркнул Джонатан. — Просто Кейт непохожа на Мэри, и я не буду с ней счастлив, как когда-то с Мэри…
— Это уж точно. Думаю, и ты не очень-то похож на ее Брайана, но это не помешало вам обоим влюбиться друг в друга по уши. Ни Мэри, ни Брайана больше нет. Что же, вам с Кейт так и куковать до конца жизни поодиночке?
Джонатан потер пальцами виски.
— Понимаешь, Чарли, — сказал он, — я не знаю, можно ли ей доверять.
Повисла долгая неприятная пауза. Наконец Чарли недоверчиво фыркнул.
— Знаешь, Джон, ты уж лучше не прикидывайся дурачком. У тебя это не ахти как получается.
— Ни ты, ни я многого о ней не знаем…
— Я и о Луноцветке многого не знаю, — зло оборвал его Чарли. — Но скажи она «да», я женюсь на ней хоть сию секунду. Да и ты пораскинул бы мозгами — давно бы уже понял, что прошлое тут ни при чем. Жизнь и без того коротка, и слишком жирно тратить ее на то, чего все равно не можешь изменить… И потом, глянь-ка еще разок на эту свою картину. Там же ясно видно, что ты к ней чувствуешь. Такая любовь все пересилит.
— Но жениться…
— Да она уж и так тебе все равно что жена! Ей-богу, не вижу, что между вами изменится — разве что спать придется в одной постели. — Покосившись на завешенный мольберт, Чарли ухмыльнулся. — Правда, вряд ли это кого-то из вас очень огорчит. — Он провел рукой по волосам и повернулся, собираясь уходить. — Ну, я пошел, а то Луноцветка, того и гляди, не дождется и уедет домой без меня… Нет, Джон, тут я тебе не чета. Если уж мне в руки попало что-то стоящее, так я держу его крепко.
Когда он ушел, Джонатан откинул с холста простыню и долго смотрел на портрет. Вне всякого сомнения, это была его лучшая работа. Он не питал иллюзий насчет своего таланта художника. Он занимался этим ради удовольствия творчества и часто пользовался одним и тем же холстом по нескольку раз, малюя один пейзаж поверх другого. Даже самые лучшие его картины не поднимались над уровнем посредственности, и ни одна еще не нравилась ему настолько, чтобы захотелось ее оставить. Однако, как верно заметил Чарли, тут было совсем другое дело. В этом портрете было схвачено нечто такое, что прежде никогда ему не давалось.
Джонатан отошел от портрета и задумчиво глядел в окно. Мэри больше нет. Как ни трудно представить себя мужем другой женщины, но Мэри больше нет. И похожей на нее нет и никогда не будет. Даже Белл, с которой они были двойняшки, совсем не такая. Можно искать всю жизнь вторую Мэри и никогда не найти…
Он снова подошел взглянуть на портрет, и, как всегда при виде этого особенного выражения на лице Кейт, внутри у него что-то перевернулось. Неужели Чарли прав и он влюбился?
Да! Ответ, давно уже созревший в глубине его души, неожиданно стал совершенно очевидным. Тотчас Джонатану показалось, что он знал его с самого начала, но, терзаясь своей виной перед Мэри, пытался его спрятать, утаить от себя самого в самом дальнем уголке сознания… Да, он полюбил Кейт. Он полюбил ее страстно, любовь жгла ему душу и чуть не расплавляла кроватную сетку всякий раз, когда они отдавались друг другу.
Джонатан снова завесил мольберт и с широкой, от уха до уха, улыбкой направился в сарай. Да, надо все как следует продумагь. Давно уже ему не приходилось предлагать женщине руку и сердце.
36
— Что это там варится в котле на дворе? — спросил Коул, хватая печенье с только что вынутого из духовки противня.
— Это голубая краска, индиго. Я ее купила у одного уличного торговца в Саутпасс-сити. — Кейт шлепнула руку, снова потянувшуюся за печеньем. — Только после обеда!
— Я просто хотел взять по штучке для Леви с папой…
— Сомневаюсь я, что эти штучки когда-нибудь к ним попадут! Пусть лучше сами зайдут возьмут.
Коул заискивающе улыбнулся.
— А краска для чего?
— Я уже давно хотела сшить вам, всем троим, голубые рубахи, но у миссис Клайн не было голубой ткани. Зато у нее оказался вполне приличный белый муслин.
— И вы его теперь будете красить?
— Ну да.
— А что с краской сделаете, когда закончите?
— Вероятно, выплесну. — Кейт подозрительно покосилась на него. — А что?
— Просто интересно, — пожал плечами Коул.
— Выкинь это из головы!
— Что? — Коул изобразил крайнее удивление.
— То, что ты надумал сделать с краской. Ничего не выйдет, так и знай!
— Не понимаю, о чем вы, — пожал плечами Коул.
— Хм-м! — Кейт начала готовить второй противень. — Где уж тебе меня понять! Вы с братцем никогда… Коул Кентрелл! — Но Коул, схватив еще два печенья, уже кинулся к двери. — Нет, эти двое меня в гроб вгонят, — пробормотала она.
И все же, все же со времени ее возвращения из Саутпасс-сити радостно-приподнятое настроение ни на миг не покидало ее. Даже счастливое возвращение в свой собственный дом, с копиями всех необходимых документов в руке, блекло в сравнении с ее вчерашним появлением у Кентреллов. Она, конечно, не преминула поворчать на них за чудовищный беспорядок в доме — зато так приятно было снова убедиться, что она им нужна.
Джонатан говорил скупо, но хандра, владевшая им накануне ее отъезда, по-видимому, прошла. Он встретил ее обезоруживающей улыбкой, и это чуть не погубило Кейт — потому что стоило ему улыбнуться, как тотчас перед ней с безжалостной отчетливостью замелькали запретные картины. Как она еще сразу не выпалила, что передумала и согласна быть его любовницей! Впрочем, нельзя сказать, чтобы эта мысль не приходила ей ъ голову и раньше. Точнее, после той незабываемой мартовской ночи она вовсе от нее не уходила.
Кейт потрогала приколотую под воротничком платья камею. Этот жест быстро вошел у нее в привычку, поскольку брошь она носила каждый день, и каждый раз от прикосновения к гладкой поверхности на сердце у нее теплело. Джонатан Кентрелл, думала она, мужчина, красивее и умнее которого она в жизни не встречала, мог бы выбрать для себя любую женшину, но ему нужна она, Кейт Мерфи.
И хотя Абигейл Клайн, помнится, как-то отозвалась о ней пренебрежительно — «тьфу, смотреть не на что!» — Джонатан находил ее прекрасной, и от этого на душе у нее делалось светло и хорошо.
