Мэгги сняла очки, бросила их на стол и сдернула листок. «Ремесло литературного, музыкального и театрального критика — самое презираемое из всех ремесел. Марк Твен».
— Тебе ведь нравится Марк Твен? — продолжал Сен-Жюст, когда Мэгги повернулась и уставилась на него. — Я и сам немного им увлекся. Какая жалость, что он творил уже после Регентства. Я бы с величайшим удовольствием цитировал его в наших книгах.
Мэгги скомкала листок и бросила в мусорную корзину.
— Во времена Марка Твена читатели не писали рецензий.
— Мэгги. Дорогая моя Мэгги. На наш последний опус здесь уже семьдесят три рецензии опубликовано. Блистательный обзор от «Паблишере Уикли», довольно лестный от «Бук-лист» и, как обычно, завуалированная критика от «Кёркус». Плюс шестьдесят семь традиционно восторженных читательских отзывов.
— И три оценки «очень плохо», — добавила Мэгги, доставая никотиновый ингалятор. — Они меня задолбали. Я не могу им ответить, я вообще ничего не могу с ними сделать. Какого черта на сайте книжного магазина, где книжки должны продаваться, вывешивают отзывы, в которых люди пишут, что в жизни не читали подобной бредятины? — Мэгги опять повернулась к экрану. — А это? Ты это видел? Она же прямым текстом написала, кто убийца!
— Читательница из Айовы? Да нет, она не проболталась, лишь слегка намекнула. По-моему, она просто жалуется, что ты совершенно не разбираешься в том, что пишешь. Мол, иначе бы английский джентльмен эпохи Регентства в твоих книгах никогда не стал бы браниться или упоминать имя Господне всуе.
— Ну, конечно. Мы все это изобрели в последние лет пятьдесят. Я так и слышу, как Веллингтон произносит, — она изобразила британский акцент: — «Дороги-ие друзья, не бу-удете ли вы так любе-езны, если у вас хоро-ошее настроение и я не прерываю этим ваше чаепи-итие, немного развернуть вот эту ми- иленькую пу-ушечку вон в том направле-ении, потому что мне ка-ажется, что французы поднимаются по склону холма прямо к на-ам в несколько из-ли-ишне ре-езвой мане-ере».
— Кары господни, женщина, если ты хочешь, чтобы я и дальше ругался, вопреки надеждам нашей читательницы из Айовы, может, хватит меня мучить? А твой акцент просто ужасен.
Но Мэгги не слушала.
— А это? Парень пишет, что вычислил убийцу в середине книги. Это очень плохо, Алекс. Очень плохо.
Сен-Жюст придвинулся ближе.
— А он не пишет, часом, что для начала заглянул в конец книги?
— С чего ты взял, что он это сделал?
— А с чего ты взяла, что он этого не делал? Может, он просто еще один бездарный… нас просили их не называть? Ах да, еще один бездарный подражатель. Да, точно. Сам ничего не может, вот и пытается нам нагадить. Любой, у кого есть компьютер и модем — и некая корыстная цель, — может написать здесь отзыв. Ну что, ты уже закончила на сегодня с посыпанием головы пеплом?
— Нет, не закончила. Последнее — худшее из всех. Она пишет, что вы с Летицией мало были вместе. Ты понимаешь, что это значит, Алекс? Это значит, что, по ее мнению, в книге слишком мало секса. «Вместе» — это иносказание. Вроде «хорошо бы побольше чувств» и «маловато романтики». Есть дюжина способов на это намекнуть. Не хватает любовной интриги, не чувствуется связи между персонажами, и так далее, и тому подобное. Пустые слова. На самом деле они имеют в виду, что в книжке им не хватает горячего, жаркого, животного секса. Сказали бы прямо: «Эй, леди, пусть они бросятся в койку на третьей странице, да там и останутся. А лучше пускай займутся сексом публично. Верхом на лошади».
— Дорогая, а можно мне, как герою твоего монолога, вставить словечко? По-моему, это не самая плохая идея — если, конечно, исключить лошадь.
— Была бы неплохая, если бы я писала мягкое порно. Но я-то пишу детективы, черт бы их побрал! Я пишу о людях, а не о позах. Я придумываю образы, а не пятьдесят способов поиметь ближнего своего. Пускай подпишутся на «Плейгёрл» и перестанут притворяться, будто их интересует что-то, кроме дешевого возбуждения.
Мэгги откинулась на спинку стула, глубоко затянулась ингалятором и шумно выдохнула. Ее напускная храбрость сменилась обычной неуверенностью:
— Может, они и правы, Алекс. Может, в книгах должно быть больше секса.
— У меня есть право голоса? — спросил Алекс, выгнув бровь.
— Нет, нету. Да, возможно, ты больше не будешь восклицать «Христос распятый!».
— Не буду?
— Возможно. И «кары господни» тоже.
— Допустим, только допустим, что я попытаюсь соответствовать всем их пожеланиям. Кстати, это великое деяние кому-нибудь когда-нибудь удавалось?
— Только до победы на выборах. Ой, так тоже нельзя говорить. Демократы и республиканцы, эти твои тори и виги. Политики, в общем. Ты же видел письма, которые мне пишут? Некоторые просто спят и видят, как бы поставить меня к стенке да пустить пулю в лоб за государственную измену и ересь. Я всего лишь высказала свое скромное мнение насчет свободы слова на конференции ГиТЛЭР, но журналист вцепился в мои слова мертвой хваткой, и вот результат.
— А, — протянул Сен-Жюст, — «Гильдия творцов любовно-эротических романов». На редкость неудачное название.
— Ладно, ладно. Давай лучше поговорим обо мне. Это я тут страдаю, не забыл? — Мэгги кликнула мышью по кнопке «Выход». — Я идиотка, да? Берни считает, что я идиотка. Черт возьми, Берни сказала, если я еще хоть раз заговорю с журналистом, она меня пристрелит.
— Никогда не бойся высказывать свое мнение, Мэгги. Какая разница, кто что подумает? Пропускай это мимо ушей, вот и все. Не думай об этом.
Мэгги запустила пятерню в свои недавно подстриженные и мелированные волосы и встала.
— Да я об этом вовсе и не думаю. Ни капельки не переживаю. — Мэгги неэлегантно плюхнулась на диван, а Сен-Жюст грациозно присел напротив. — Ну ладно, ладно, не скалься. Да, я переживаю. Чуть-чуть. И зачем только я читаю эти отзывы?
— Я повторюсь, любовь моя: ты слишком не уверена в себе. Я в жизни не встречал такого закомплексованного человека, а ведь я всю жизнь провел подле Стерлинга. Хотя погоди, ты же знаешь. Ты же его и создала.
Мэгги посмотрела на свой никотиновый ингалятор, затем на пачку сигарет на кофейном столике. Интересно, продала бы она душу дьяволу за сигарету? Хорошо все-таки, что ее фантазии хватило только на Алекса со Стерлингом. Вызови она парня с рогами, копытами и хвостом, и ей пришлось бы по-настоящему туго.
— Бедный Стерлинг. Похоже, ему достались все мои слабости.
— Верно. А меня ты одарила всем, чем сама хочешь обладать. И обладала бы, если бы поверила, что чего-то стоишь. Кстати, о птичках: ты могла бы и заметить, что у меня в руке ключ.
В желудке у Мэгги что-то сжалось. Что это с ней? Похоже, сегодня будет особенный день. Готова ли она к нему?
— Ключ миссис Голдблюм?
— Раньше был ее. Но с утра он мой. Миссис Голдблюм вообще-то планировала уехать через пару недель. Но ее сестра упала, играя в шаффл-борд, и сломала шейку бедра. Миссис Голдблюм моментально собралась и уехала ни свет ни заря, оставив квартиру в нашем полном распоряжении. Ужасно печальный повод, бедняжка. Мы перенесем остатки вещей, как только Носокс вернется. Что же ты будешь без нас делать, Мэгги?
Мэгги выпятила подбородок (лучше не смотреть на сигареты). Вот оно как. Миссис Голдблюм сдала (на словах, не подписав никаких бумаг) свою квартиру в аренду Алексу и Стерлингу, а сама укатила на неопределенное время к сестре в Бока-Ратон.
— Вы переезжаете в квартиру напротив. Думаю, я как-нибудь справлюсь.
Сен-Жюст скрестил длинные ноги. Воплощение утонченной элегантности, даже в современной одежде. Но для Мэгги он идеальный герой, когда одет в костюм эпохи Регентства.
Она создала его совершенством — по крайней мере, он был совершенством в ее глазах. Но, если
