— Она назвала его Хэнком. Очень мило, — проговорила Джейн, смотря им вслед.
— Именно то слово, — Джон поднялся и протянул ей руку. — Кстати, ее отец продавал мороженое с грузовика, на котором ездил по окраинам. Наверное, галстук-бабочка — часть его формы.
— Какой же ты циник. Зачем ты мне об этом сказал? — Джейн осуждающе нахмурилась, не обращая внимания на его протянутую руку.
— Ты права, прости. Ну, идем. Все расходятся. Скоро здесь не останется никого, кроме пожарных и протестующих. Мы будем последними в очереди к шведскому столу, который организовали для всех, кто не хотел играть в бойскаутов на пляже. Одного гамбургера мне мало, Джейн.
— Но я еще не готова, — она залезла в пляжную сумку, которую принесла с собой.
Джон сел.
— Что у тебя там, большая банка? Ты хочешь ловить светлячков?
— Не умничай, — Джейн запустила руку глубже. — Мы с Брэнди ходили гулять, когда разговаривали, и я зашла в продуктовый магазин, чтобы купить кое-что на вечер. Видишь? Крекеры, шоколадки, зефир. Я принесла на всех, но они ушли, и я даже предложить не успела.
— Не понимаю, — Джон наблюдал, как Джейн извлекла две ветки из-под полотенца, на котором сидела. Никто не сообразил принести полотенце, а Джейн додумалась. Конечно же, додумалась, опрятная душа.
— Все ты понимаешь. Не глупи.
— Сначала не умничай, теперь не глупи. Так приятно, что ты мной восхищаешься.
— Помолчи. Вот зефир. Проткни его веткой, Джон, и держи над костром.
— Мы жарим зефир? Серьезно, что ли? — он рассмеялся. — Елки-палки, я этого не делал с тех пор… с тех пор… не помню, с каких. Я жарил его над газовой плитой, пока не появилась тетушка Мэрион и не назвала меня жуком-пожарником. Мне нравится, когда он горит. Такой весь черный и с корочкой, и сочный внутри…
Джон резко замолчал. Сочный? Джейн будет есть липкий сочный зефир? Перед ним? Эта женщина считает, что он евнух?
— А мне так не нравится, — сообщила она, держа свою палку над угасающим костром. — Мне нравится, когда он весь золотисто-коричневый. Но внутри растаял. Осторожно, Джон, ты слишком близко к огню.
— Ну-ну, и это ты мне говоришь, — пробормотал он. Если бы они сидели в комнате, он бы нацелился на дверь. Он не безгрешен, но за что такие мучения?
— Так, все, достаточно, — сказала Джейн через несколько минут и передала свою ветку. — Вот, держи, пока я не приготовлю все остальное. Это займет минуту.
Джон не знал, что она там готовит, черт возьми, но послушался, наблюдая, как она разломила два крекера пополам, затем сделала то же самое с шоколадкой. И положила половину шоколадки на половину крекера. Ровно посередине.
— Теперь клади мой зефир сверху, я накрою его второй половиной крекера, и тогда вытащишь ветку.
— Ты ходила в какую-то французскую кулинарную школу, да, Джейни? — спросил он, пока она помогала ему проделать эту простейшую операцию с зефиром.
— Не глупи. Это пастилки. Все знают про них.
— И правда, все знают, — сказал он, пока они собирали вторую порцию. — И что теперь? Как едят эти штуки?
Сплошное наказание! Ему пришлось спросить… И она, сама невинность, должна была ему показать.
Джейн легонько сжала два крекера так, чтобы теплый зефир немного расплавил шоколад, а сам вылез за края крекера.
Она слизала лишний зефир, снова сжала крекеры и принялась за расплавленный шоколад.
Виселица. Сыворотка правды. Повешение за большие пальцы под музыку Лоуренса Уэлка. Это были любимые пытки палачей.
Джон знал способ получше.
Чтобы вытянуть любые секреты, нужно просто связать мужчину и показать ему фильм с Джейни Престон, поедающей пастилку.
Он терпел сколько мог. Недолго.
— Так, ну все, — объявил он, швыряя через плечо свою пастилку. — Джейн Престон, я хочу с тобой переспать. Вот так.
Она замерла с высунутым языком и взглянула на него.
— Что… что ты сказал?
— Я сказал, — процедил он сквозь сжатые зубы, так или иначе, все в нем сжалось, — я хочу заняться с тобой любовью. Любить тебя. Много раз. И в самых разных позах.
— Сейчас? — спросила она, слизывая шоколад с пальцев.
— Нет, в сентябре. Да, Джейни, сейчас. Здесь. Сейчас. Лучше, конечно, в номере, но я возьму тебя в любом виде и в любом месте, где смогу. Ну как, я отчаянный?
Она посмотрела на него с улыбкой, вытирая руки о край полотенца, на котором сидела.
— Никогда больше не пиши любовных рассказов, Джон. Ты не слишком романтичен.
— Ты хочешь сердечек и цветов? Скажи это тому, кто не видел, как ты ешь.
— Что? Ой… — Джейн слегка наклонила голову. — Прости. Пастилки бывают… немножко неаккуратными.
— Годзилла, громящий центр Токио, тоже бывает немножко неаккуратным. Ты, Джейн, топаешь по мне, как дюжина Годзилл.
Она убрала все в пляжную сумку, встала, подняла полотенце, аккуратно его сложила. Она сводила его с ума… окончательно. Почему аккуратно сложенное полотенце действует на него, словно афродизиак?
— Ты уверен, Джон? — Джейн прижала полотенце к груди, как бы защищаясь. — Ты это не из вежливости, зная, что я хотела небольшого… приключения?
— Из вежливости? Я не вежливый, Джейн. И ты не вежливая. — Она нахмурилась в темноте, а он запустил руку в волосы. — Ладно, ты вежливая. Признаю. Но мы с тобой не товарищи. Мы взрослые люди, живущие в одной комнате, и мы делаем вид, будто такие вежливые. Так вот, с товариществом покончено. Если я не окажусь с тобой в постели через… — он быстро взглянул на часы, — …через десять минут, я что- нибудь навсегда себе покалечу. И ты будешь виновата.
Она подняла подбородок, как истинная учительница, посмотрела на него и произнесла:
— Круто.
И направилась к отелю, а он поплелся следом, словно щенок-переросток.
— Круто? Что значит — круто? Это что — нет? Так? — Вообще-то, — ответила Джейн, не замедляя шага, — это «может быть». То есть да, мне хотелось бы. Я не буду врать, потому что тогда вечером мы целовались на этом пляже, и знаем, что может произойти… и хотим, чтобы это произошло. Но ты абсолютно неромантичен, Джон. И ты хочешь быть писателем? Неужели ты не можешь сказать хоть что-нибудь приятное?
— Ты права. Я слегка переборщил. Могу лишь признать себя временно буйнопомешанным. Но если бы ты видела, как… ладно, проехали. Прости, — он взял ее за плечи и повернул лицом к себе. — Джейн, я хочу тебя целовать, обнимать… узнавать. Я хочу видеть твое лицо, когда возьму тебя. Я хочу слышать твои стоны. Я… Я хочу заняться с тобой любовью.
Он затаил дыхание.
Джейн моргнула и улыбнулась.
— Я тоже хочу заняться с тобой. любовью, Джон, — проговорила она наконец, — Спасибо.
Спасибо? Эта женщина сказала «спасибо»? Боже, он сходит от нее с ума. Или уже сошел.
Как бы то ни было, он схватил ее за руку и повел к отелю, готовый прикончить любого, кто встанет между ними и дверью в номер.
Он не в ее вкусе.
Нет, в ее.
Он слишком большой, слишком волосатый.
Ей нравится все большое. Волосатый — это замечательно.
