спине и ниже, еще ниже…
— Сэр? С вами все в порядке? Хоукинс! Во имя всего святого, скорее иди сюда! Помоги ему улечься в постель!
Когда Хоукинс укатил кресло с рыдавшим Эдмундом, Люсьен снова занялся Меланя: он стал трясти ее так, что она едва не вывихнула себе шею.
— Дорогой, перестань! Ты делаешь мне больно!
— У меня нет времени препираться с тобой, Мелани. И я сделаю тебе еще больнее, если ты сию же минуту мне не ответишь. Что ты наговорила ему? Черт бы тебя побрал, Мелани, что ты ему наговорила?
Ее подбородок задрожал, а васильковые глазки наполнились влагой. Как он смеет не доверять ей, как он смеет подумать про нее плохое?! Она подавила слезы, найдя силы для праведного гнева:
— Что я наговорила ему, Люсьен? Эдмунд — мой муж. Как ты вообще посмел задавать мне такие вопросы? Боже мой, Люсьен, за какую же бессердечную тварь ты меня принимаешь?!
— А вот по поводу этого, дорогая, — отчеканил он так холодно, что на мгновение — весьма неприятное — Мелани почудилось, что она совсем его не знает, — я до сих пор еще провожу расследование. А теперь вон отсюда! — И он с силой толкнул ее к двери. — И вот что, Мелани, — добавил он, когда она потащилась прочь, дав волю слезам, — не вздумай вернуться. Если я когда-нибудь еще увижу тебя поблизости от Эдмунда — я тебя убью!
Люсьен затворил и запер дверь, не взглянув в сторону удалявшейся Мелани, разом забыв ее несвязные мольбы о том, что он должен ей поверить, она не сделала ничего дурного. Он опустил тяжелые плотные шторы, и комната погрузилась в темноту.
Он и не ожидал, что его охватит такая неудержимая ярость при виде плачущего, явно насмерть перепуганного Эдмунда. Если до сих пор у него еще оставались какие-то сомнения по поводу чувств, испытываемых им к этому человеку, то они улетучились полностью, когда он вошел в комнату и увидел, что Мелани угрожающе нависла над креслом Эдмунда. Ведь очевидно, что ярость можно обуздать, если человек сохраняет хладнокровие.
А Люсьен отныне знал, что больше не может оставаться хладнокровным. В эти несколько минут он сузил круг виновных в своем горе до одного человека, и если у него еще и оставалось желание мстить — то уж во всяком случае не Эдмунду. И как ни старался Люсьен воспитывать в себе это чувство, он так и не смог возненавидеть мужа своей матери, хотя и утратил право называть его своим отцом.
Он поспешил за Хоукинсом в спальню, как раз когда тот кончил раздевать хозяина и собирался перенести его в постель. Поддерживая больного с одного бока, Люсьен старался действовать как можно осторожнее, чтобы не причинить ему неудобства, и не мог не заметить, что Эдмунд стал весить меньше даже, чем Мелани, как ни неприятно было для него такое сравнение.
Уложив Эдмунда в постель, он заботливо подоткнул ему одеяло и уже собирался выйти, когда здоровая рука старика вдруг ухватила его за ворот рубашки.
Люсьен завороженно наблюдал за неимоверными усилиями губ Эдмунда, старательно пытавшегося сделать внятными словами:
— Я… я лю… — услышал он, но левая половина рта отказывалась повиноваться старику. Слезы по- прежнему заливали его щеки, они попадали в рот, из которого вместе с хриплым дыханием послышалось: — Я… я люблю. Тебя. — Его пальцы сильнее сжали рубашку Люсьена. — Сын! Я… я лю…
Больше Люсьен был не в силах вытерпеть. Неважно, что он оступился, неважно, что он согрешил. Этот человек перестрадал более чем достаточно. Они оба перестрадали достаточно. Люсьен спрятал лицо на груди у Эдмунда и прерывисто прошептал слова, которые шли из самого сердца:
— Ах, отец, и я люблю тебя!
Теперь он получил то, чего хотел, о чем мечтал весь свой долгий путь с Полуострова и, как теперь понял, чего продолжал хотеть все время, — единственной вещи, способной воскресить его, снова сделать человеком.
Люсьена Кингсли Тремэйна наконец-то приветствовал дома его отец.
Часть третья
ПУТЬ
1814
ГЛАВА 16
Кэт убрала увядшие фиалки и положила вместо них на надгробие свежие розы, потом поднялась, сунув в рот указательный палец, который уколола шипом. Засохшие цветы напомнили ей о том, что она уже давно не была на могиле Памелы Тремэйн.
— Если точно, то именно с того дня, как сюда приехал ваш сын, — сказала она, глядя на надгробие. — Однако я пришла с добрыми вестями, Памела. Люсьен и ваш супруг, судя по всему, помирились и обрели душевный покой. И хотя из Хоукинса слова клещами не вытянешь, однако нам явно предстоит вскоре увидеть нечто любопытное: Эдмунд теперь изо всех сил старается выздороветь, а Люсьен… позвольте мне смелость заметить, что у вашего сына очень милая улыбка.
Она прошла к высокой стене, в тени которой была устроена каменная скамья, уселась на нее и положила цветы возле себя.
— Ах, Памела, как это случается, что можно быть одновременно и счастливым и несчастным? Теперь я добилась, чего хотела, чего хотели мы оба. Но разве этого достаточно? Мелани по-прежнему заправляет всем, как хозяйка дома, хотя я уверена, что дни ее в этой роли сочтены. И Нодди не останется беззащитным, даже если Эдмунду и не суждено оправиться, — ведь Люсьен честный человек и не бросит сына Эдмунда на произвол судьбы. Короче, Памела, я больше никому здесь не нужна.
Кэт взяла увядшую фиалку и машинально принялась ощипывать с нее лепестки.
— Вы ведь знаете, что я с самого начала чувствовала себя неловко, когда Эдмунд составил новое завещание и назначил меня опекуном Нодди. И я уверена, что Эдмунд испытает точно такую же неловкость, когда ему придется объявить мне, что вместо меня опекуном будет Люсьен. Люсьен, я полагаю, взорвется от ярости, когда узнает об этом секретном соглашении между мною и Эдмундом, и наверняка сочтет меня интриганкой, готовой пойти на все, лишь бы сохранить теплое место. Честно говоря, я и сама подумала бы точно так же. Так что ничего не поделаешь, я не только могу теперь уйти — я должна уйти. Но ведь это вполне закономерно, Памела. Я была лишь временной опорой. Будущее Нодди — семейное дело Тремэйнов, а Люсьен снова вошел в семью — невзирая на то, чья кровь течет в его жилах. И если уж на то пошло, то к этой земле его привязывает в равной степени и кровь Кингсли. И он явно любит эту землю.
Кэт подняла голову и посмотрела на другой конец кладбища на маленький, без каких-либо надписей гранитный крест в самом дальнем углу и на букет свежих роз, лежавших на безымянной могилке. Бедное, нежеланное, горячо любимое дитя! Примет ли Эдмунд на себя этот труд, когда я уйду, сохранит ли обычай класть цветы к тебе на могилу?
Тут Кэт обратила внимание на крошево, которое устроила у себя на коленях, покачала головой, встала и отряхнула платье.
— И по всему выходит, Памела, что для моего ухода наступил самый подходящий момент, поскольку мне пора заняться своей собственной жизнью. Да и Люсьену будет легче контролировать Мелани, если меня не будет, ведь эта женщина подозревает меня и ревнует.
Кэт молча постояла еще минут пять возле могилы, очень стараясь ни о чем больше не думать, не желая делиться непрошеными мыслями не только с Памелой, но даже с самой собой. Покинуть Тремэйн-Корт, ставший для нее тихой гаванью, где она смогла излечиться от своего кошмара, будет для нее нелегко. Сказать «до свидания» Нодди — еще труднее. А расстаться с Люсьеном и призраком счастья будет
