по-настоящему близок.
– Мне трудно себе представить, чтобы вы не умели ладить с окружающими.
– А разве я умею делать это сейчас?
Судя по ее виду, она и не собиралась ему отвечать.
– Вы и сами знаете, что нет, и вам лучше понять это раньше, чем вы переступите порог зала суда.
– Я бы сказала, что вы намеренно отделяете себя от остальных.
– Без сомнения, вы правы. Но есть много людей, которым известно все обо мне и о моем бурном прошлом. Я начал курить в десять лет.
Элис предпочла отмахнуться от его замечания:
– Я уверена, что многие мальчики тайком таскают из отцовского портсигара сигареты. Ни одно жюри присяжных не осудит вас за одно это.
Лукас отвернулся к окну, глядя на прохожих, торопливо сновавших по улице внизу.
– Я впервые попробовал спиртное всего год спустя. Затем он обернулся и увидел, как она приподняла голову.
– Что ж, – начала Элис, – дети есть дети, а детям всегда присуще любопытство.
Лукас не знал, пытался ли он напомнить ей или самому себе о той пропасти, которая их разделяла. Он провел рукой по волосам, чувствуя, как безотчетное, беспокойство неудержимо влечет его вперед.
– Послушайте меня, Элис. Я тот самый человек, которого ваш отец больше, чем кого-либо на свете, хочет упрятать за решетку. Я был им большую часть жизни и просто не умею быть другим.
– Так вот почему вы не разговариваете с вашим отцом?
– Мы не разговариваем с ним потому, что он презирает меня.
– Отец презирает своего сына?
Он помолчал, глядя на нее, и неохотно продолжил:
– Он презирает меня потому, что мне нравится мой образ жизни. Я пристрастился к нему уже много лет назад и, став взрослым, ничуть не изменился. Я курю, я пью, – он заколебался, сознавая, однако, что, если он сейчас остановится, Элис его не поймет, – я сплю с женщинами, на которых вовсе не собираюсь жениться. Да что там говорить! Мне было всего двенадцать лет, когда я впервые узнал, что такое интимная близость. С проституткой.
Глаза Элис округлились от ужаса.
– Двенадцатилетний подросток – и женщина, торгующая своим телом? Но ведь это же чудовищно!
– Чудовищно? – Боже, как ей объяснить? – Это было чудесно.
Она, похоже, не в силах была пошевелиться, и Лукас продолжал:
– Как я уже сказал, мне тогда только исполнилось двенадцать, а она была гораздо старше меня – ровно настолько, чтобы хорошо знать свое ремесло, но достаточно красивой, чтобы разжечь мое воображение. Это было похоже на дивный сон – нежные, но опытные руки, ласкающие те части моего тела, на которые я лишь недавно начал обращать внимание.
Элис отвернулась, однако Лукас не мог утверждать, опечалило ее это признание или оттолкнуло. Он посмотрел на тот палец, на котором когда-то носил перстень:
– Соловей напоминает мне о том времени.
Когда она снова повернулась к нему, на лбу ее проступили морщины:
– И о чем именно он вам напоминает, Лукас? О том, каким вы были, или о том, кем вы стали?
Вопрос застал его врасплох. В самом деле, о чем? Хотел ли он забыть того наивного и чистого подростка, которым был когда-то, или же человека, в которого он превратился, человека, который вряд ли вообще имел понятие о том, что такое чистота?
– По правде говоря, я не знаю, – ответил он.
Элис посмотрела на него, пытаясь осмыслить услышанное. Ей вспомнился их недавний разговор с Олдричем, и она была совершенно уверена в том, что Лукас не притворялся. Напротив, несмотря на решительный тон, ему трудно далось это признание, правда была слишком горькой.
Тут ей на ум пришло утверждение его матери о том, что Лукас был далеко не так плох, как о нем думали люди. Выражение его глаз не имело ничего общего с пороком или сознанием вины – скорее то было искреннее и неподдельное отчаяние.
Вслед за этой мыслью ее осенила и другая. Возможно, Лукас уже и сам утратил веру в правду. Но как доказать, что он вовсе не был чудовищем? У него не имелось никакого алиби. Ей нечего было противопоставить свидетельнице. И он не мог представить никаких доказательств того, что перстень с изображением соловья находился сейчас в чужих руках. Ей придется найти какой-нибудь другой способ подтвердить его непричастность к убийству – такой, чтобы у присяжных не осталось и тени сомнения.
И тут вдруг все стало ясно как божий день. Ей придется самой отыскать настоящего преступника. Дрожь пробежала по ее спине от страха, едва она вспомнила, как кто-то преследовал ее ночью в переулке, а затем утром на этом самом месте нашли еще один труп. Убийца с перстнем нанес еще один удар, и Элис была совершенно уверена в том, что он на этом не остановится.
– У меня есть план, – произнесла она прежде, чем успела передумать. – План, который поможет нам доказать вашу невиновность.
– Ах, опять вы со своими планами, – отозвался он с горькой усмешкой.
