– Дело в том, что он не один пропал!
– Амурные дела?
– Он труп с собой прихватил!
– Как это?!
Никифор был изумлен.
– Вы помните, катастрофа железнодорожная была?
Боткин кивнул.
– Погибло четыре человека.
– Да-да, – подтвердил хирург. – Всех помню! Проводница, молодой человек, такой белокурый красавец с голубыми глазами, умер при мне, машинист и помощник его шансов не имели…
– Ваш Ахметзянов исчез вместе с белокурым красавцем! – сообщил Иван Семенович.
– Ахметзянов ваш! – парировал Боткин и почему-то обиделся.
Генерал усмехнулся, усматривая в Боткине черты все больше детские, и подумал о том, что гениев так и описывают – дети!
– Мой, – согласился Иван Семенович. – Я к вам специалистика подошлю в четверг, если не возражаете, попробуйте составить портретик этого белокурого!..
Боткин кивнул и сообразил, что Катерина тоже видела покойного, еще заметила: «Каков красавец!» Сам же хирург припомнил выдающиеся мужские достоинства голубоглазого, но осознал, что сердце мигом кольнула ревность, вспомнил, что сам эрекционен круглосуточно, хотя сейчас успокоен бромом.
– Ну, вот и хорошо! – улыбнулся генерал, поднялся с лавочки и утер рукой слезу, выбитую солнечными лучами. – Пора мне теперь! – протянул руку для пожатия.
– Не забудьте к врачу, – напомнил Никифор, пожимая в ответ крепко до неожиданности. – Спасибо за бром!..
Руки у хирургов сильные, думал в машине Иван Семенович, когда зазвонил мобильный телефон.
– Генерал-майор Бойко!
Далее Иван Семенович узнал тюремные новости, поведанные ему начальником изолятора. Если говорить коротко, Арококо Арококович сбежал. Если же описать эту ситуацию эпизодом, то произошло буквально следующее.
После допроса задержанного препроводили в камеру, где успешно и заперли. Арококо с удовольствием пообедал тюремной пищей, затем долго вылизывал свинячьим языком алюминиевую посуду, урчал и порыгивал. Было видно, что задержанный не наелся, но все же был доволен и улегся на нары с улыбкой. Так, с закрытыми глазами, причмокивая, Арококо пролежал часа два, пока в тюрьму не вернулся полковник Грановский, черный от злости и боли после наложения швов на место откусывания большого пальца.
Специалист знал, что делать. Весь путь от больницы до тюрьмы он сочинял работу с Арококо. В его голове сложилась картина, как он поначалу слегка оглушит гада коротким ударом по затылку, затем поработает с печенью, зачиная в ней цирроз, а потом, когда гаденыш потеряет сознание, совершит главную месть – нанесет свой фирменный удар в область сердца черномазого, после которого тот проживет года три, умирая и от сердечной болезни, и от цирроза печени одновременно. Таким образом, и следствие успеет разобраться в деле, и месть свершится.
Сказка быстро сказывается, да не скоро дело делается!
Грановский появился в тюремном блоке в шестнадцать тридцать и сразу проследовал к камере Арококо, которую охраняли прапоры-близнецы.
– Как? – поинтересовался.
– Спит, – ответил Чук.
– Нажрался и спит, – подтвердил Гек.
– Слушайте меня! – Грановский сморщился от боли. – Открываете камеру, я вхожу, вы запираете, и что бы там ни происходило, оба глухи и слепы! Ясно?
– Ясно.
– Ясно?!
– Так точно! – ответили оба дуэтом.
Лязгнули засовы, щелкнули замки, дверь открылась, и Грановский бесшумной тенью скользнул в камеру, одев неповрежденную руку в кожаную перчатку.
Прапоры поступили по инструктажу, тотчас заперев дверь за полковником.
Грановский некоторое время стоял под тусклой лампочкой, освещающей довольное лицо Арококо, и смотрел, жадно вглядывался в физиономию жертвы. Тут в груди черномазого заклокотало, и он поворотился к стене, открыв на обозрение Грановскому широкий затылок, поросший густым волосом, словно собачьей шерстью.
«Вот и славно, – подумал Грановский, – как хорошо все!..»
Полковник получше натянул перчатку и, воздев кулак, придвинулся к Арококо.
– Ну, – выдохнул Грановский. – Помолясь!
Каким-то особым приемом, сверху вниз, костяшками кулака, он нанес удивительный по резкости удар в середину шерстяного затылка Арококо. При этом ноздри полковника коротко выдохнули, он сделал шаг назад и стал наблюдать.
