которые некогда бороздили исполинские пустынные черви.
Былых великанов давно уже нет, но пустыня сохранила свою красоту до сих пор, и не будет поэтическим преувеличением сказать, что немногие места могут сравниться с ней по великолепию. Она необычайно разнообразна – и по тону, и по рельефу, а обступающие ее со всех сторон и рассекающие ее пространства горы и скалы самых фантастических форм и размеров придают ландшафту таинственное, завораживающее величие. Все тут какое-то громадное, от масштаба высот и расстояний захватывает дух. Здесь встречается вся существующая палитра цветов, камни и пески могут быть какими угодно – красными, синими, желтыми, голубыми, с вкраплениями бирюзы и серебра в самых фантастических сочетаниях и оттенках; уходящие в небо скалы столбообразные, столообразные и такие, для которых нет еще названия; немыслимые перегибы ущелий и невероятные чертоги пещер. Кто хоть раз видел, как дрожащий в струях марева чудовищный солнечный диск, выбрасывая золотые султаны света, опускается за кровавый горб Защитной Стены, тот запомнит Дюну навсегда.
Тут я подступаю, пожалуй, к самому зыбкому месту нашей повести, поскольку сейчас настало время рассказать о тех краях, где происходили события Муаддибовой саги, а это тяжкое испытание для читателя. Никто не смотрит на карты, хотя писатели еще со времен Стивенсона, который самую свою знаменитую книгу создавал по карте, обожают их рисовать, и все без угрызений совести пропускают любовно выписанные картины земель и угодий – возможно, с тех пор, как патриарх и родоначальник маэстро Толкиен нагнал страху на читающий мир ужасающей диссертацией «О Белерианде и владениях в нем». Все это я прекрасно понимаю, но в моей истории, полной войн и путешествий, необходимо хотя бы минимальное представление о том, как и куда направляются герои; в этом смысле «Дюна» – роман поистине почвенный, поскольку геология и топография здесь прямые участники сюжета. А посему я смиренно прошу читателя обратить самую малую толику внимания на предлагаемый рисунок.
Это даже не карта. Это упрощенная до предела схема описываемого места действия. Сверху – север, снизу – юг. И Арктика и Антарктика Арракиса – сложные горные системы со снежными шапками на полюсах – да, как ни трудно в такое поверить, на Дюне есть снег и лед, и гораздо больше, чем на Земле; правда, никто из наших персонажей до этих высоких широт не добирался. С севера на юг, на многие тысячи миль простирается та самая пустыня, со всех сторон окруженная горами, а точнее сказать – высокими обрывами плоскогорий; в том же меридиональном направлении пустыню делит пополам Большой Рифтовый хребет, он же Центральный Рифт, и таким образом возникает то, что на местном жаргоне именуется Западной и Восточной песочницами, или иначе – название неправильное, но повсеместно распространенное – Западным и Восточным Рифтом. В горах юго-востока расположен город Джайпур, столица южных кланов, на северо-западе, за нагорьями Защитной Стены, лежат города Магриба, закатной страны, из которых нам интересен только Арракин, официальная столица Арракиса, чуть южнее которой, в отрогах уходящей к экватору все той же Защитной Стены, находится, наверное, самое прославленное место Дюны – съетч Табр. Вот пока и все, но даже этот нехитрый чертеж сразу приводит нас к первому географическому казусу приключений императора Муад’Диба.
Дело в том, что все события дюнной саги времен революции – воспетая былинниками речистыми героическая борьба с Харконненами, завоевание Муад’Дибом власти и покорение Дюны, низложение императора Шаддама – происходят на весьма и весьма ограниченном пространстве, практически не выходя за пределы Хайдарабадского эмирата, – это предгорья Северного Рифта с выступом Хорремшахской равнины между Арракином, Хайдарабадом и Табром – узкий треугольник со стороной примерно в триста миль с небольшим аппендиксом в сторону Центрального Рифта, где какое-то время размещались лагеря беженцев, которые официальная версия неизвестно почему именует «полярными базами». Именно этот клочок земли, который, по выражению классика, на карте можно закрыть почтовой маркой, имперские историки выдают за
Как ни мало была населена Дюна, но, кроме фрименов, там проживало еще достаточно других народов и существовало много разных государств, здесь добывали никель и ртуть, собирали машины, занимались наукой – но все это, разумеется, не шло ни в какое сравнение с добычей спайса. Вот что действительно объединяло всех, с производством спайса (или, иначе, меланжа) был в той или иной степени связан каждый обитатель Арракиса, от сбыта наркотика фактически зависела вся жизнь на планете. Спайс был основой основ тогдашнего мироздания, и здесь нас подстерегает второй, не менее удивительный сюрприз.
Мы вправе были бы ожидать, что после двух веков непрерывного использования и чуть ли не поклонения, вещество, ставшее для человечества ключом к Вселенной, было изучено до последнего электрона в последнем атоме и последней черточки в спектрограмме. Но нет – хотя это и плохо укладывается в голове, спайс остался довольно таинственной и малопонятной материей. С грехом пополам удалось определить, что это дьявольски сложная смесь разнородных компонентов с преобладанием серосодержащих гетероциклов, очень плохо переносящая не то что перегонку, но и просто очистку; было выделено пять основных метаболитов, которые путем не слишком ясного синергизма и производят необходимый эффект, но на этом дело явно застопорилось. Дальше генетической токсикологии – констатации своеобразного взлома ДНК акцептора – исследования то ли не продвинулись, то ли их результаты были непроницаемо засекречены; молекулярный механизм действия, похоже, и доныне является загадкой.
Кстати, кроме поистине сумасшедшей мутагенности и наркотического эффекта, научно подтверждена лишь одна-единственная сторона влияния меланжа на организм: необычайная интенсификация активности головного мозга в условиях Д-перехода. Это значит, что пилот, оказавшись в нуль-пространстве, не утрачивает, как обычно, всякую связь с собственным рассудком, а напротив, приобретает небывалую быстроту реакции и ясность мышления. Все рассказы о прочих фантастических способностях, даруемых спайсом – типа ясновидения и телекинеза – остаются на совести рассказчиков.
Впрочем, и эта уникальная метаморфоза, позволяющая человеку при помощи рутинного химизма свободно и с гарантией заменить собой массу не очень надежной и стоящей миллионы и миллионы электроники, должна была бы подвигнуть науку не пожалеть сил на изучение чудо-зелья и всех условий его возникновения – в каких почвах образуется, как, когда, что за процессы протекают внутри песчаного червя, этой живой фабрики меланжа. Но, увы, и доселе геохимия спайса – глухой черный ящик. Даже о миграциях Шай-Хулуда известно очень немногое: малютки-черви рождались среди гейзеров и газовых каверн юга и затем, подрастая, двигались на север, вдоль Центрального Рифта, к полярным предгорьям. Там они описывали гигантскую дугу и вновь направлялись к местам, где появились на свет. Чем диктовалось это движение, каковы вехи маршрута в многие тысячи миль – неведомо. Несомненно, что жизненный цикл червей был напрямую связан и с температурным режимом, и с колебаниями уровня песчаного планктона, но как именно – теперь можно только гадать.
Мне могут возразить, что все это не столь уж важно, поскольку спайс удалось синтезировать. Это очередной миф. Удалось поставить на конвейер клонирование вывезенного контрабандой на Караим-Тетра эмбрионов Шай-Хулуда и на основе их переработки получить некий суррогат первичной субстанции спайса, значительно уступающий по качеству натуральному продукту. Подобное достижение вряд ли можно назвать прорывом в генной инженерии и уж тем более – триумфом биохимии.
Незнание всегда рождает легенды. Разумеется, существует предание, что, обманывая бдительность имперско-харконненской администрации на протяжении нескольких поколений, безымянные герои-фримены, подпольные гении биологии, раскрыли все тайны спайса и спрятали диск с записью секретных карт и рецептов на какой-то затерянной в пустыне биостанции. Дальше, само собой, война, гибель хранителей
