— Знаю, о чем ты спросишь дальше — зачем я поехал сюда, когда там было так хорошо и спокойно. Да еще Кантора потащил. Может быть, теперь бы и не поехал. Нет, все равно бы поехал. Без всякого там долга совести. Там я был заперт в стеклянную банку, Кромвель хотел, чтобы я сгнил среди тамошних игр, а это довольно неприятно — на первый взгляд ты жив, а на самом деле — нет. Поэтому я здесь. В этих дырах я, по крайней мере, снова среди живых. Правда, не сомневаюсь, если я уцелею, меня опять упрячут в какой- нибудь склеп.
Давно он так оживленно не говорил по-французски. Сигрид тоже встала и приблизила глаза к его лицу.
— Ты нарушил устав, когда пошел впереди танка. Ты командир и не имел права этого делать.
— Да, — согласился Холл. Вспышка прошла, он почувствовал ломоту в икрах и сел. — Да, да. Я боюсь смерти точно так же, как и все, но для меня будет во сто крат лучше поставить точку здесь, на Валентине — по крайней мере, я буду хозяином своей судьбы. Я им, похоже, никогда не был. Да, вот теперь я тебя понял. Бог запретил грех самоубийства, а я возжелал, и в результате погиб Кантор. Вы хитрые ребята с вашим богом, но для меня это, пожалуй, чересчур. Я целиком с вами согласен, но давно потерял ключи от шкафа, куда складывают подобные откровения. Спасибо за угощение, я пойду.
Он было приподнялся, но Сигрид сказала «Стой» и, взяв его за плечи тонкими, но сильными пальцами, вновь усадила на табурет. Взгляд ее был ясен, и в нем определенно сквозило нечто недоступное для Холла.
— Твой Кантор тебя ни в чем не винит. А я дам тебе то, за чем ты пришел.
Холл взялся за колено и покачался взад-вперед.
— Поворот событий. Как прикажешь понимать тебя? Я не протестую, упаси бог.
— Я хочу помочь тебе. Не потому, что тебе тяжело сейчас, а потому что в будущем станет гораздо тяжелее, у тебя не будет иного убежища, кроме веры, а сегодня твоя вера в моих руках. Может быть, я слаба для такой задачи, но Он не прислал сюда никого другого.
— Ты хочешь сотворить для меня чудо, как Спаситель? И вернуть заблудшую овцу в стадо? Неужели это единственная причина?
Сигрид улыбнулась, и в улыбке ее проскользнуло явное лукавство:
— Не хочу выглядеть ханжой. Вдобавок ко всему ты мне нравишься.
— Знаешь, когда у меня был нос и оба глаза, я выглядел намного симпатичнее.
Она гневно фыркнула:
— Я могу видеть тебя таким, каким ты был десять и двадцать лет назад; для тебя, наверное, открытие, что женщины ценят в мужчине не только внешность. Между прочим, ты недооцениваешь собственной известности. Я уже не знаю сколько времени сочиняла наш с тобой разговор в разных вариантах.
— Ну и как я тебе в натуральную величину?
— Впечатляешь. О, сейчас тебя позовут наверх.
Холл кивнул:
— Да, я знаю, надо ехать. Жди меня часа через три. Итак, я вдруг снова попадаю в лоно святой католической церкви.
Он оглянулся, пробормотал: «Маленький аванс», шагнул вперед, поднырнул под «абажур» и поцеловал Сигрид, ощутив несомненное ответное движение, потом повернулся и вышел.
Каким-то таким представлялся ему теперь тот их первый разговор, хотя на самом деле он был втрое длинней и куда бессвязнее. Холл тогда еще совершенно не понял Сигрид, но некоторые слова засели у него в голове и впоследствии легко вспомнились. Но тогда он просто думал — счастливый случай, как бы не ударить в грязь лицом, и что бы такое придумать, если подобный конфуз произойдет, и как, интересно, обойтись со всеми этими ремнями и оружием. Что ж, он и сейчас скажет — счастливый случай.
Он вернулся к утру. Горела одна лампа — над столом. Сигрид что-то читала, сидя в кресле, на ней был красно-синий спортивный костюм, волосы уложены в широкую, свободно растекающуюся косу. Посланница монастыря в Фирмине была шатенкой, свет лампы отражался в ее прическе размыто и распыленно — значит, подумал Холл, она умудряется содержать голову в чистоте посреди этой каменной ямы, а ведь сюда вряд ли завезли неограниченный запас сухого шампуня. Какая в Сифоне вода, ему тоже уже было известно. Холл поставил на стол все ту же банку с волощукским компотом.
— Еще раз добрый вечер. Вот, принес деликатес. Лучше ничего не нашлось.
— И чудесно, — ответила она и положила руки ему на плечи. — Как там?
— Роют. Послушай, эта дверь никак не закрывается?
— Сюда никто не войдет, если только Палмерстон... но его сегодня не будет.
Наверное, Холл спросил бы, кто такой Палмерстон, но Сигрид опередила его:
— Не говори сейчас ничего. Дай я тебе помогу.
— Да я...
— Молчи.
Сигрид оказалась неожиданно смуглой и похожей на маленькую аккуратную ящерку — или в этом был виноват отсвет медной лампы? «Где ты успела так загореть?» — хотел спросить Холл, но в горле у него встал ком, и он сказал совсем не это:
— Господи, да сколько же тебе лет?
— Двадцать три.
— Двадцать три, — повторил он. — Святые угодники, двадцать три. Матерь божья. Девочка, прости по крайней мере меня и по крайней мере за то, что могу обнять тебя только одной рукой.
В последнюю минуту он еще успел прошептать:
— Слушай, как-то... мы все-таки в церкви, и ты монахиня?..
Она невнятно ответила:
— У меня разрешение... От канониссы Джоан...
На этом их беседа утратила членораздельность. Через некоторое время Холл произнес:
— Я никогда не был помехой религии. Если выберемся отсюда, выходи за меня, обещаю, скучно не будет. Это правда — то, что ты говорила о Канторе?
— Правда.
— Ну, а вера?
— Что?
— Что она мое последнее прибежище. Или убежище. Ты это серьезно?
Сигрид кончиком языка прикоснулась к рубцу у него на брови.
— Конечно, серьезно. С политикой, я полагаю, ты покончил.
— Скорее, она покончила со мной.
— Неважно. Женщины тоже не для тебя.
— Вот как?
— Я не об этом. Ты знаешь такое слово — катакомбы? Твоя душа после всего, что с тобой произошло — как раз катакомбы, и найти тебя там не сможет ни одна женщина.
— А ты?
— Я тоже. И уже из-за одного этого тебе необходим светильник веры.
— Хорошо, а работа?
— И работа тоже. Нет любимого дела без духовной опоры. Был ты счастлив, занимаясь своим искусством? Твоя душа была покинута и открыта для демона самоубийства. И тебе придется служить вере, потому что для такого, как ты, верить и не служить невозможно.
— Убьют — грош цена моим духовным усилиям.
— Это не так. И, кроме того, тебя не убьют, я это чувствую.
— Как это?
— Я не могу объяснить. Ты как-то больше, чем все здешние случайности, и не исполнил еще своего предназначения, а оно вне этой войны.
О собственной судьбе Сигрид ничего не говорила. Может быть, она знала? Но Холл тогда не спросил об этом, он поддался течению, которое его невольно увлекало:
— Значит, мое предназначение — воевать за веру? Ты хочешь завербовать меня в псы Господни?
