— У тебя сегодня исключительно экспериментальный день, — буркнул президент. — И что же еще день грядущий мне готовит? То есть мой исполнительный директор?
Юлька подняла на него синие глаза.
— Я люблю тебя… — сказала она и привычно погладила себя по плечу. — У меня, кроме тебя, никого нет…
Юля умница, Юля хорошая, Юля лапочка… Необыкновенно низкий, красивый, артистически поставленный голос… Девочка с площади Белорусского вокзала… Милый синеглазик…
Что он мог ответить?.. Вчера одна, сегодня другая…
Такие разные, но обе такие ему необходимые… Необходимые по-разному… И без обеих ему не выжить…
— Я иногда спрашиваю себя, — медленно сказал Артем, задохнувшись на букве 'с', — как же зовут мою жену? И отвечаю сам себе: ее зовут Юлия Леонидовна. А Настя? Настя — это недоразумение… Но связавшее меня на всю жизнь по рукам и ногам…
— Ты сам себя связал! — дерзко заявила Юля.
— Да, видимо, так… А теперь…
— А теперь тебе придется решать! — снова отчаянно выпалила Юлька. — Ты, на мой взгляд, все-таки мужчина! Придумай что-нибудь!
Президент угрюмо смотрел в стол. Да, давно пора разруливать ситуацию… Но как?..
Юлька выхватила из кармана пронзительно заверещавший сотовый.
— Юлия Леонидовна, вас просит «Кристи»… — робко сообщила Тамара. — Дать им номер вашего мобильника?
— Не надо! Они мне потом житья не дадут! Я сейчас подойду к городскому! Попроси минуту подождать!
Юлька сунула телефон в карман и вылетела из кабинета.
— Что с тобой? — с тревогой спросила Валентина. — У тебя опять болит голова?
— Верхнее давление сомкнулось с нижним! — пробормотала Юля. — И стало одним большим общим давлением! Не выдерживаю его тяжести!
Валентина усадила Юлю в кресло и попросила молоденьких менеджеров срочно приготовить кофе и поискать тонометр. Вдруг найдется у кого-нибудь из соседских фирм-арендаторов?
Юлька выпила цитрамон, закрыла глаза и привалилась затылком к спинке кресла. Она не хотела ни думать, ни двигаться, ни работать.
'Домой… — думала Юля. — Только домой… К кисе Бланке… Зарыться в нее носом и забыть обо всем… А потом позвонить маме в Дрезден… Или отцу во Флориду… И сказать, что завтра же вылетаю…
Если сумею купить билет… Или тете Гале в Милан…
Кому же лучше позвонить?..'
Она в который раз запуталась, махнула рукой, попросила Валю ее подменить и поехала домой честно болеть. На самом деле она в своей жизни старалась болеть поменьше и пореже. Но ведь надо когда-то начинать…
Частник никак не ловился, и Юлька с досадой плюнула и потащилась к столбу, равнодушно слабо мерцающему большой буквой 'М'. В метро она ездила нечасто, к ее услугам была машина президента или такси, и сейчас ей было непривычно и противно втискиваться в дышащую жаром и раздражением толпу. Пахло бомжами и потом. Иногда вдруг доносилось слабое дуновение духов, но тотчас обессиленно таяло в тяжелом вагонном угаре.
Юлька с тоской вспомнила о навязчивой и явно бесполезной ежедневной рекламе дезодорантов, забилась в угол и всю дорогу до дома пыталась уговорить свою голову перестать болеть. Голова слушалась плохо, — наверное, нужно выпить вторую таблетку и лечь спать, отключив все телефоны… Но все ее планы рухнули.
Едва она разделась, вымыла руки и подбросила Бланке «Вискаса», заверещал сотовый. Юля раздраженно, не взглянув на него, нажала клавишу соединения.
— Кнопка, — услышала она родной, низкий, запнувшийся на букве 'к' голос. — Кнопка, куда же ты вдруг исчезла? Ни слова мне не сказала… Ты действительно заболела? Это правда? Но ведь я не могу без тебя, ты же знаешь… Меня уже совершенно замучила дама из фирмы «Черемушки». Я оказался не в курсе ее проблем. Петрова куда-то сгинула… У нас что, внезапная эпидемия гриппа? Я жду тебя завтра! Или нет, лучше я приеду… Часа через два… Идет?
— Идет… — сказала Юля, положила мобильник на стол и включила себе чайник, а Бланке — телевизор.
Киса радостно бросилась смотреть криминальные новости. Только мелькнул красивый длинный хвост, уходящий в потолок прямой дымовой стрелой.
Хозяйка неподвижно, изредка поглаживая себя по плечам и ничего не слыша, сидела на кухне. Юля, синеглазик с площади Белорусского вокзала… Умница, хорошая девочка…
12
Настя вызвала такси и поехала с Сашкой к родителям. Она часто туда ездила, чтобы подбросить матери Саньку дня на два-три. Бабушка и дед радовались внучке и раньше втайне надеялись, что эти свободные от ребенка дни необходимы Насте для ее сложного и малопонятного им мужа. Они заблуждались. Ни ей, ни Артему никакие освобождения от ребенка не требовались. Их общие ночи закончились. Тарасов, патологически скучающий без своей Кляксы, оставшись наедине с женой, из последних сил старался скрывать свое раздражение. Настя рядом с мужем ощущала себя одинокой.
Но родителей никто ни в чем не разубеждал. Зачем? Настино лицо говорило красноречивее всего, и мать становилась все грустнее и грустнее, а отец с возрастающей день ото дня ненавистью произносил имя зятя.
К городу вплотную придвинулась пока еще нестойкая зима, намекнув о себе первым, тотчас расползшимся в грязь, раскисшим снегом, новыми травмами пешеходов, авариями на проспектах и радостным, быстро разгулявшимся ветром.
В такси, медленно проползающем метр за метром, Сашка вытерла носом все стекло, пользуясь безразличием матери, и радостно лепетала про снежную бабу. Настя автоматически кивала, почти не вслушиваясь в детские восторги.
— Папа обещал мне слепить бабу! — доложила дочка, неразлучная с отцом.
Да, он ее обязательно слепит… И даже не одну…
— А еще он купит мне лыжи, и мы будем кататься!
Папа меня научит! Мама, а ты тоже умеешь бегать на лыжах?
— Что? — с трудом выбралась из своей задумчивости Настя. — На лыжах? Да, умею… Но не так хорошо, как папа!
— Тогда мы с тобой будем учиться вместе! — сказала Сашка.
Лучше бы они поехали на метро… Скорее бы добрались. Настя посмотрела в окно: их со всех сторон зажали заляпанные грязью по самую крышу машины с обезумевшими водителями, которые уже давно куда- то опоздали. Пробки в городе стали его главной отличительной особенностью.
Настя вздохнула: они обречены то стоять, то едва-едва тащиться в этой снеговой жиже еще не меньше часа. Но теперь никуда не денешься… Это безнадежно… Не брести же ей сейчас с ребенком до ближайшей станции метро… А главное — зачем ей понадобилось навещать родителей? Каждый ее визит туда — новая боль. Было нестерпимо видеть страдающие, соболезнующие глаза матери, уверенной в невыносимой тяжести дочкиной жизни и смотрящей на Сашку как на сиротку при живом отце. Было ужасно читать в отцовском взгляде: а я ведь предупреждал тебя, дочка! Но ты не пожелала слушать! Вот теперь… А что теперь?!
Ей хотелось заорать им в лицо, чтобы они раз и навсегда оставили свои сострадания и сопереживания, отвели эти горькие, тоскующие по ее несчастной, загубленной жизни глаза! Она, в конце концов, еще не покойница! И не нужно над ней рыдать и ее оплакивать! Она не нуждается в этом непрерывном сочувствии и жалости! Они ей донельзя противны, просто невыносимы!
Настя боялась, что все это закончится когда-нибудь грандиозным скандалом, да еще при Сашке.
Она не хотела ссор и разладов, боялась их, а поэтому, незаслуженно обижая родителей и каждый раз
