– Совсем никого? – спросил Богородица.
– Сестра есть, старшая, в нашей же деревне. Вася-то, как его жена выгнала, приехал и в мамином доме поселился. А у Маши, сестры евонной, свой дом на том конце. Только они друг к другу не ходят; пьёт Васенька сильно. Пенсия у него большая, денег девать некуда.
– А маленькая была бы, так он и пить бы бросил?
– Ещё больше бы запил! – убеждённо произнесла бабка. – Пьют не от денег, а от баловства. Я ж говорю, пороли его мало. У нас про куряжек такую сказку говорят:
Слушатели покивали сказке, потом Юра повторил:
– У нас никаких окурков не будет, некурящие мы.
– Тогда спите спокойно, – старуха забрала опустевшую миску, распрощалась и уковыляла в свою избу.
Спать устроились там же, где ужинали: зарылись в сено – и все дела. Только что были люди, и вот уже сарай пуст, лишь глухие голоса доносятся из глубины:
– А хорошую сказку рассказала хозяйка…
– Хорошую-то хорошую, да кто ж её слушает? Как кидал народ незатушенные хабарики, так и кидает. Особенно в городе.
– Верно. В городах народ избалованный. Привыкли на мостовую что ни попадя бросать, мол, не загорится. А что сами среди грязи живут, о том они не думают. Когда кругом тебя мусор, то и в душе мусор. А с грязной душой чисто не проживёшь.
– Можно подумать, асфальт им вместо пепельницы кладут. Ничего не ценят. Свежий асфальт – красивый, гладкий, чистый, прямо душа поёт. А через день глянешь – всё загажено. Одно слово – гады.
– Не сердись, это они не со зла, просто учили их не тому, что надо. Сейчас детям сказок никто не рассказывает, а только по книжкам читают. «Колобок, колобок, я тебя съем!» – вот они и гоняют всю жизнь за колобками, кто больше съест. Всю землю упаковками усыпали от съеденных колобков. И на душе у них тот же упаковочный мусор, хоть дворника с метлой запускай.
– Ага! На уме – фантики, в сердце обёртки. Тебя послушать – не люди кругом, а мусорные урны ходят… Не, тут не в грязи дело, а просто народишко пустой. А что грязь кругом, так свинья грязи найдёт. Пороть их надо было больше, а не сказки рассказывать.
Голоса доносятся неразличимо, а прислушаешься – сразу понятно, кто какие слова сказал.
Беседа затихла сама собой, спор сменился дружным похрапыванием.
Сон Юре приснился скверный. Снилось, будто бы спит он на сеновале, но не в далёкой ярославской деревне, а в родной Найдёнке, куда ни с того ни с сего прикатили на иномарках «новые русские» и среди них – битый Саня Баклан. Незваные гости шумят без толку, тревожа старух, которые не спят давно, но света зажечь боятся, чтобы не привлечь ненужного внимания. Дрожат за огороды: а ну как понаехавшие выкопают всю картошку и увезут на своих «мерседесах»? А городским до картошки дела нет, они празднуют что-то своё, новорусское. Изоравшись вдоволь, принялись фейерверк пускать; ракеты с сухим треском рвутся в тёмном небе, рассыпая цветные искры. Никак день рождения у кого или очередное досрочное освобождение…
От злости Юра даже проснулся и с полминуты лежал, прислушиваясь к характерному салютному треску, который и впрямь раздирал ночную тишь. Кому понадобилось палить из ракетниц в здешней-то тмутаракани?
С кряхтением Юра выбрался на волю, проваливаясь по колено в свежее, неулежавшееся сено, подошёл к выходу из сарая, выглянул наружу. Пляшущие отсветы играли на верхушках посаженных вдоль деревенской улицы берёз и старых дубов. Горел один из домов – никак тот самый, в котором, по словам вчерашней бабушки, обитал спившийся офицер Северного флота.
Накаркала, старая!
Юра метнулся обратно в сарай, принялся на ощупь искать сапоги.
– Манька, вставай! Пожар!
Слово это не способно разбудить разве что мёртвого. Богородица взвился из сенных глубин, словно его прижгло пламя близкого пожара. В руке уже светился фонарик, обе пары сапог разом нашлись, путешественники споро обулись (безумие бежать на пожар босиком, без обуви только сам покалечишься и никому не поможешь) и помчались туда, где с весёлым хрустом плясало пламя.
Легко сказать – помчались… Бежишь, а ноги подкашиваются, в животе противно тянет и хочется повалиться набок, забиться в бурьян. Ведь не смотреть торопишься, не глазеть, любопытствуя, ты здесь единственный человек в силе… Пожарные когда-то ещё приедут, и от тебя зависит судьба людей, только что кормивших тебя картошкой с зелёным луком.
Надо бы кричать всполох, людей будить, а горло перехвачено, и сил едва хватает, чтобы не остановиться, а ковыляющей побежкой через огороды торопиться навстречу беде.
От деревни наконец донёсся женский крик:
– Горим!..
Юра перевалился через плетень и очутился на улице возле погибающего дома. Окна жарко светились, стёкла уже вылетели, и языки пламени торопливо лизали бревна стен. Крыша в одном месте лопнула, взрывающийся шифер с салютным треском разлетался во все стороны.
А ведь там, в самом полымени, человек… незнакомый спившийся зимовщик Васька, капитан-лейтенант Северного флота… Значит, бросаться туда… на верную смерть?..
Юра подбежал к крыльцу, рванул дверь. Должно быть, именно этого толчка недоставало, чтобы внутренняя дверь, ведущая в сени, сорвалась с петель и изнутри ударило вихрящееся пламя. Юра отшатнулся, как ошпаренный. Хотя почему «как»? Опалило, что свинью паяльной лампой.
– Назад! – закричал откуда-то Богородица. – Сгоришь, дурак! Соседние дома спасай!
Сам Богородица уже тащил лестницу, приставил её к дому хлебосольной, хотя и негостеприимной бабки и споро полез наверх. Потом сообразил, что без воды на крыше делать нечего, и ринулся на поиски ведра. Юра метнулся ко второй избе, соседствующей с горящим домом. Приставная лестница обнаружилась здесь же, на крюках, вбитых в стену. Пока снимал драбину с крюков, из-за угла показалась хозяйка, женщина крепкая, хотя и преклонных годов.
– Ой, лишенько!.. – голосила она, – Ой, беда!
Впрочем, в руках у неё было ведро с водой, так что наверх Юра полез во всеоружии. Размахнулся, плеснул на дранковую крышу, уже горячую от близкого пламени. Вода скатилась, смочив ничтожно малую часть кровли.
– Ковш дай! – закричал Юра. – Из ковша надо плескать, так никакой воды не хватит!
Спустился, зачерпнул воды из пристенной бочки, снова полез наверх. К тому времени старуха притащила ковш, и Юра уже не тратил воду впустую, а зачёрпывал и плескал широкими движениями, стараясь смочить как можно большую поверхность. Горячая дранка курилась паром, осколки шифера, летящие из огня, с тонким визгом ударялись в мокрое. Почему-то ещё ни один осколок не клюнул самого Юру.
Пламя поднималось столбом, уже ничем не сдерживаемое. Треск, хруст… Огненный великан пережёвывал добычу: дом и человека, час назад жившего в этом доме. Близкое пламя прожигало одежду, терпеть становилось невмоготу, и очередной ковш Юра вылил себе за шиворот. Вода оказалась горячей, видимо, хозяйка, исчерпав бочку с дождевой водой, принялась таскать воду из котла топившейся с вечера бани.
Ещё несколько человек, все как на подбор немощные, показались из темноты. Пожар разбудил уже
