судиться. Я дал себе слово, что мир узнает обо всем том, что эти люди сделали преступного, и что поведение их предано будет гласности, — и сдержу свое слово!.. Ну же, Виржиль, тащи сюда скорее респираторы: надо покончить с этим сейчас же, время уходит!
Бывший алжирский стрелок по-военному беспрекословно повиновался, как команде, приказанию своего господина, но Каддур не сдавался.
— Нет, это невозможно! — восклицал он, — я не могу поверить, что вы, имея под руками такое удобное и вполне честное средство воздать по заслугам этим негодяям, имея в своем распоряжении заслуженное и естественное наказание, еще станете утруждать себя и других перевозкой этих господ на Землю для того только, чтобы передать их там в руки человеческого правосудия когда само небесное правосудие готово произнести над ними свой приговор и покарать их, помимо всякого участия, вашего или чьего-либо!.. Нет, вы оставите их здесь!.. Разве они уже одной этой последней предательской попыткой не утратили всякого права на снисхождение и помилование? Неужели вы думаете, что они увезли бы вас с собой, если бы вы были в их руках?.. Как бы не так!.. А ведь еще немного, — и это бы случилось!..
— Я не намерен согласовывать свое поведение с поведением этих недостойных людей! — холодно возразил на это Норбер Моони. — Прошу вас, Каддур, ни слова более об этом!.. Мы увезем этих людей с собой: я так решил, и так оно будет! Это ужасные негодяи, такие негодяи, каких еще не носила на себе земля; это — самые подлые, самые низкие душонки… тем не менее я не хочу, чтобы про меня когда-нибудь могли сказать, что я по своей воле, по собственному своему произвольному решению, осудил их на такую ужаснейшую пытку, как изгнание на Луну с неизбежной смертью от недостатка воздуха!..
— Нет, нет! Я никак не могу допустить этого! Теперь они уже не могут навредить нам, и потому бояться и опасаться их нам нечего… а оставить их здесь — значило бы опуститься до их собственного уровня.
В этот момент вернулся Виржиль с респираторами. Он проворно привязал каждому из негодяев по резервуару с кислородом на грудь и надел им респираторы с полумасками на лицо.
— Ну, ладно! Этого вперед! — сказал Норбер Моони, указывая на Питера Грифинса.
Виржиль подхватил его за плечи, но карлик не двинулся с места.
— Ну, в таком случае, если Каддур не хочет помочь нам, то мы с тобой вынесем его сами! — сказал Норбер Моони, нагибаясь, чтобы поднять связанного Питера Грифинса за ноги.
Но карлик проворно сделал несколько шагов вперед и решительно загородил собою дверь.
— Люди эти не выйдут отсюда! — проговорил он глухим, но решительным, почти властным голосом. — Я этого не хочу! и не допущу…
— Каддур! Да в уме ли вы? — крикнул Норбер Моони. — Я здесь хозяин и говорю вам, что мы вынесем их отсюда, этих людей!
— Нет! — решительно возразил Каддур, — пока я жив, вы не сделаете этого!..
— Что же, вы силой думаете воспрепятствовать этому?
— Да, и силой, если будет нужно!
— Каддур, от вас-то я не ожидал такого явного сопротивления моей воле! Вы забываете, кто мы с вами, забываете, что вы обещали мне беспрекословную преданность! Право, мне тяжело напоминать вам обо всем этом, но вы в данный момент нарушаете не только все свои обещания, но и все свои обязательства по отношению ко мне!
Слова эти, по-видимому, тронули карлика до глубины души; слезы выступили у него на глазах, по всему было видно, что он сильно волновался, но тем не менее он не трогался с места и стоял как вкопанный в дверях, преграждая собой путь.
Полагая, что причиной этого упрямства являлся ложный стыд со стороны Каддура, Норбер, не говоря ни слова, дал понять знаком Виржилю, чтобы тот опять подхватил под руки Питера Грифинса, а сам подхватил его за ноги, желая все-таки вынести на эспланаду к парашюту, но карлик загораживал им дорогу и не соглашался пропустить.
— Вы не поверите, насколько мне тяжело и больно казаться в ваших глазах неблагодарным и непокорным, господин Моони, — промолвил он искренним, прочувствованным голосом, в котором слышалось непритворное огорчение, — но я решил: пока я жив, эти люди не выйдут отсюда ни живыми, ни мертвыми, и решение это бесповоротно и непреклонно! Суд над ними принадлежит мне
Между тем остальные путешественники, разместившиеся в корзинке парашюта, видя, что товарищи их так долго не возвращаются, начали уже терять терпение а даже тревожиться столь продолжительным отсутствием Норбера Моони. Вдруг из галереи телескопов донесся голос доктора Бриэ.
— Где же вы запропали, Моони? Идете вы или нет? Пора уже бросить ваши прогулки с фонарями: некогда больше валандаться, наш парашют находится уже под углом двадцать пять градусов к поверхности Луны!
Норбер Моони поспешно достал свой хронометр и был ужасно удивлен тем, как много времени уже прошло с тех пор, как он вернулся в обсерваторию.
— У нас остается всего только семь минут, — проговорил он, — Каддур, именем всего, что для вас может быть свято, прошу вас, повинуйтесь мне и дайте дорогу, не заставляйте нас прибегать к насилию! Поймите, что вы всех нас ставите на край гибели!.. Поймите, что не только минута, но каждая секунда теперь дорога. Еще немного, и уже будет поздно! Тогда ничто уже не в силах будет спасти нас!
Но карлик продолжал неподвижно стоять в дверях, скрестив на груди руки, с самым решительным и непреклонным видом.
—Идите, господин Моони, явас не задерживаю, ноэти люди останутся здесь! —упрямо твердил он.
ГЛАВА XV. С Луны на Землю
— Неужели мне придется пустить вам пулю в лоб,чтобы принудить к повиновению?! — воскликнул Норбер Моони, выведенный наконец изтерпения упорством карлика. И он кинулся к двери, чтобы принести из залы какое-нибудь оружие.
Каддур почтительно посторонился и дал ему дорогу.
Норбер Моони вбежал в залу, пошарил на столах, но ничего не нашел под рукой в темноте; между тем в окно, при свете электрического фонаря, висевшего под аркой
Уже в данный момент парашют находился по отношению к поверхности Луны под углом не в двадцать пять, как говорил доктор Бриэ, а в тридцать пять градусов, по меньшей мере. По отношению к вертикали, которую представлял собой парашют, эспланада пика Тэбали являлась уже почти отвесной скалой. Еще каких-нибудь несколько минут, — и угол, образуемый этим громадным навесом, каким являлся, в сущности, парашют, и эспланадой, должен был стать прямым углом!
Именно этот-то момент и был избран Норбером Моони ввиду серьезных соображений, чтобы перерезать канат и прервать электрический ток.
С первого взгляда молодому ученому стало ясно, что мешкать далее не только опасно, но положительно невозможно.
— Виржиль?.. доктор?.. — крикнул он, снова вбегая вкруговую галерею, — нельзя терять ни минуты! Берите каждый по одному из этих людей, взвалим их себе на спину, и бегом к парашюту!
— Люди эти не выйдут отсюда! — повторил Каддур все тем же твердым, почти властным голосом, преграждая путь к выходу и снова загораживая собой дверь.
Виржиль, доведенный до последней степени отчаяний этим невероятным упорством Каддура, кинулся было на него с намерением повалить на пол и открыть путь своему господину, убрав его с дороги, но на этот раз, несмотря на свою необычайную силу, ему не только не удалось повалить карлика, но даже и сдвинуть с места или хотя бы только обхватить его руками, потому что Каддур успел схватить его за обе руки и сдерживал его, по-видимому, без малейшего усилия.
Борьба эта не могла продолжаться далее. Норбер Моони понял наконец, что здесь нельзя было ничего поделать. С секунды на секунду стрелка его хронометра приближалась к решающему моменту. Нельзя было медлить ни одной секунды.
— Что делать? — сказал он. — Надо уступить… Мы не имеем права пожертвовать жизнью всех, а в особенности жизнью мадемуазель Керсэн, ради этих людей…
