— Это потому, что вы не понимаете его!
— И прибавлю, фат и надутый хвастун, как павлин!
— Кто бы это говорил! Было бы несколько простительно тому, кто сам хорош…
Ссора угрожала разгореться, если бы Боб не вмешался, приглашая идти с ним и помочь счищать краску. Все свободное время он посвятил чистке; чуть вырвется минута досуга, он уже сидит где-нибудь в углу и немилосердно трет свое лицо пемзой. Лорд Эртон усердно помогал, преследуя и свои цели. Мюриель, услужливая или насмешливая, смотря по минутному капризу, награждала его или злым словом, или кулаком.
Мистрис Петтибон нашла их всех за этим занятием незадолго до вечернего чая. В ту минуту, когда совместный труд и бесполезные усилия, вместе с насмешками сестры, довели бедного Боба чуть не до слез, мистрис Петтибон подошла к нему и ласково заговорила.
— Не мучьте себя, Рютвен, и бросьте эту пемзу, которая ни к чему. Мне пришло на память одно средство известного состава, которым пользовался один из моих сыновей, когда он вздумал начернить себя как вы…
— И он достиг чего-нибудь? — чуть не вскрикнул Боб, на пестром лице которого блеснула надежда.
— Вполне!
— Ах, мадам! — вскрикнул от радости бедный мальчик, делая неимоверное усилие, чтобы не расплакаться, — представьте только себе! Я уже решился уехать из отечества… остаться в Баку… броситься в воду… на все, чтобы только не показываться в таком виде!
— Не отчаивайтесь так скоро, — сказала американка с улыбкой. — Вы видите теперь, если бы раньше вы получше взвесили все последствия вашего поступка…
— Ах! Тройной я дурак! Но не будем терять время, прошу вас. Я тороплюсь освободиться от этой ужасной маски!..
— Сударыня, — сказал лорд Эртон торжественным и важным тоном, — позвольте мне передать вам от моей будущей семьи благодарность за такую значительную услугу, которую вы нам оказываете!
— Ах, прошу вас, — вскрикнул Боб раздраженно, — оставьте комплименты на будущее время! А что касается благодарности, могу вас уверить, мистрис Петтибон, что я навеки буду вам обязан!
— Я в этом не сомневаюсь, — сказала превосходная женщина, испытующе глядя своим ясным взором в от крытое лицо Боба. — Идем приниматься за лекарство! Мы увидим, устоит ли ваша краска против моей фосфорнокислой соли, потому что в этом весь секрет. Вы видно, никогда не занимались фотографией, раз не знаете, как трудно освободиться от одного пятна азотнокислой соли?
Между тем «Галлия», стремительно летела все время на запад. По прямой линии она пересекла Каспийское море. К одиннадцати часам она была уже около Баку, а несколько минут спустя, остановилась уже перед столицей русской нефти. Еще один переход, — и аэроплан вернется туда, откуда отправился.
Так же, как и в Александрии, Оливье Дерош не рассчитывал оставаться дольше, чем понадобится на снабжение топливом аэроплана, и, как в первый раз, собирался сойти на землю один. Необходимость высадить на землю двух изменников, которые лежали раненые в лазарете, должна была изменить его планы. Первым делом он должен был отправиться в английское консульство, переговорить с консулом, объяснить ему, что на его судне два человека подлежат британскому суду, и что он желает от них освободиться. Консул же, со своей стороны, вовсе не желал брать их под свою ответственность; ничего ре оставалось, чтобы покончить с этим делом, как послать для личных переговоров лорда Дункана.
Наконец дело уладилось. Оба несчастных, старательно завернутые в одеяла, были перевезены в консульство. Позднее стало известно, что они там выздоровели и были освобождены от обвинения благодаря ложным показаниям. На это Оливье очень надеялся: его единственным желанием было только избавиться от этих подозрительных господ.
Переговоры продолжались несколько часов, и наконец наступил желанный день, когда «Галлия» могла продолжать путешествие. Таким образом, они должны были прибыть в Лондон в воскресенье утром. Если аэроплан будет там через двадцать пять часов, то окажется, что он совершил весь полет из Лондона в Тибет и обратно в одну неделю.
Теперь они летят на всех парах. Уже оставили позади печальное Каспийское море, Ставрополь, Азовское море, Днепр, всю южную Россию… Вот и Трансильвания; они узнают знакомые места, долины, горы… и нет больше на «Галлии» изменников! Каждый начинает дышать вольнее. Наконец, появление Боба, но не черного, а такого же, каким был прежде, то есть розового и цветущего, довершило общее возрождение. Все снова принялись созерцать громадную географическую карту, которая раскрывалась под аэропланом, — и то один, то другой узнавали замечательные города, которые то появлялись, то исчезали перед их глазами, точно живые панорамы: вот Лемберг, Краков, Дрезден, Лейпциг, Дюссельдорф, Гаага… все памятники, которые вызывают много воспоминаний; потом опять вернулись к пережитым событиям, к опасности заговора, которая со временем показалась еще ужаснее.
Под влиянием этих ощущений лорд и леди Дункан, Этель и Оливье еще больше сблизились, разговор среди них принимал характер особенно дружеский, интимный и семейный.
— Знаете ли вы, мой дорогой сын, — вдруг сказал лорд Дункан, — я почти пришел к убеждению, что большое богатство в нашем мире — большое несчастье. Конечно, некоторое довольство есть благо, которого следует желать всем ближним, но на что годны эти чудодейственные богатства? Они пробуждают только самые низменные страсти и порождают преступления! Конечно, не будь завистников, какое большое счастье можно было бы извлечь из обладания громадным богатством. И только человек неразвитый может находить удовольствие во всеобщей к нему зависти… но в конце концов, эти знаменитые рубиновые копи могли бы вам обойтись гораздо дороже того, что сами они стоят.
— Арчибальд! — остановила его леди Дункан тоном снисходительного превосходства, — как вы можете рассуждать таким образом! Ах! Вы и Этель стоите друг друга! Ни тени практического смысла. К счастью, — прибавила она со снисходительной улыбкой, — никто не разделяет вашего взгляда, и мистер Дерош, я в этом уверена, не захотел бы отказаться от своих выгод, чтобы избавиться от постоянного беспокойства, связанного с обладанием этими копями!
— Копи! — повторил Оливье, который, любуясь игрой лучей солнца в волосах Этель, рассеянно слушал разговоры супругов. — Вы также, лорд Дункан, верите в эти копи?
— Конечно! Я верю тому, что мне говорят. История ваших рубинов преследовала меня даже в глубине Индостана, путем писем и газет. Даже без вашего славного изобретения эти рубины сделали из вас особу знаменитую. И вы теперь не можете избегнуть неудобств известности…
— Я никогда не признавал нужным считаться с обществом, — сказал Оливье. — Оно не имеет никакого права на мое доверие; предположения же всяких проходимцев не имеют никакой цены, поэтому я уживался с историей происхождения моих рубинов. Не могу же я рассказывать всем и каждому о моих личных делах! С вами — дело другое! Вы мне сказали одно слово вчера вечером, лорд Дункан, которое оправдывает и укрепляет доверие. Позволяете вы и мне говорить с вами как с другом?
— Я буду очень счастлив! — ответил командир.
— Ну, хорошо, если вы знакомы с тем, что повторяют из моей биографии, — начал Оливье с улыбкой, — знаете, что рано потеряв родителей, я воспитывался у моего дяди, профессора Гарди…
— Хорошо знаю, известный химик, профессор в музее естественной истории, и его работы известны даже и мне, хотя я профан.
— Мой дядя человек очень простой, немного странный и эксцентричный, так говорят о нем, но в глубине души благороден и великодушен настолько же, насколько учен. Не имея в натуре ничего показного, он просто взял к себе в дом сироту и все время руководил, следил за работами, поощряя меня добиваться всего личными усилиями, одним словом, он умел пробудить интерес и смелость, раскрывая передо мной все трудности и оживляя то, что могло показаться сухим в лекциях коллегии. Когда он понял, что я имею способность к наукам, его отношение из простого участия и сердечности перешло в горячую любовь. Он начал говорить со мной о своих опытах, доверять мне свои проекты и изыскания; он стал моим истинным другом. И когда у меня появилась страсть к путешествиям, то я не колебался сказать ему, вполне рассчитывая на его помощь и содействие. Мало того, что он составил мне план, но и позаботился обеспечить мне все расходы, и я был просто сконфужен большими цифрами сумм, назначенных на мое путешествие. Он, такой экономный, отказывавший себе во многом, назначал мне истинно царские суммы. И он не желал слушать благодарности, говоря, что делает это ради своего личного удовлетворения, что он
