так изнемог, что язык меня не слушался.
Конечно же, я сознавал, что враги не будут ждать нашей смерти. Но как именно собираются с нами расправиться, я понял, когда на нас упало первое дерево. Оно рухнуло, пригвоздив к земле наших людей и разбив цепь. Через несколько минут стали валиться другие деревья, и мы оказались под ними. Кто не был убит или изувечен, запутался в густых ветвях.
Затем враги напали на нас. Они вытаскивали нас, как мух из паутины. Я пригнулся за упавшим стволом; всего в трех шагах от меня схватили Бродира. Он-то и был им нужен. Всей толпой они поволокли его на расправу. Про нас пока забыли, и, бросив топор, я отполз в сторону.
В другом дереве, с громадным стволом, оказалось дупло. При падении дерево расщепилось, и можно было туда залезть. Убежище не слишком надежное, но выбирать не приходилось. Я кое-как протиснулся в дупло и постарался забиться как можно дальше. Первые полчаса я только и думал о том, как бы меня не обнаружили. Однако меня никто не трогал, и от усталости я уснул.
Когда я пробудился, все было тихо. Подождав немного, чтобы удостовериться, что опасность миновала, я осторожно выскользнул наружу. Солнце уже село. В роще никого не было видно, но с поля битвы доносился непонятный шум. Тихо прокравшись, я выглянул из-за деревьев. Над телами, брошенными без погребения, с клекотом вились стервятники — слишком раскормленные, чтобы охотиться в лесу. Алчущие канюки и вороны, с верещанием и карканьем, перелетали от трупа к трупу. Волки, урча, рвали тела на части. Но не это было самым печальным. Палкою отгоняя птиц и обыскивая мертвых, по полю шныряли старухи.
Надо было уходить. Перебравшись на другую сторону рощи, я нащупал в кармане остатки завтрака. Перед битвой нам раздали по два ломтя ржаного хлеба с куском сыра. Сандвич сплюснулся, сыр подтаял и смешался с хлебом. Мучимый сильной жаждой, я все же ухитрился проглотить это крошащееся месиво.
Наступила ночь и принесла с собой новые заботы. Через поле мне идти не хотелось. Я боялся увидеть коршунов над телом Скегги или Голиаса. Вдруг мне вспомнился последний наш разговор. Друг велел мне идти на юго-восток, а это было как раз в противоположном направлении от побоища.
Ориентируясь по Полярной звезде, я шел в нужную сторону, пока не попал на негрунтовую дорогу. Справа от меня светились огни города: наверняка там квартировало неприятельское войско. Я взял левее. Это слегка нарушало мой маршрут, но позже я надеялся поправить дело. Главное — избежать дозорных, которые, возможно, заняты поисками подозрительных чужаков. Нож мой остался при мне, но без топора и доспехов я утратил и воинственный вид, и воинственный пыл.
Безлюдная дорога вскоре свернула в лес. Казалось, опасности миновали. Я шел, размышляя о случившемся и пытаясь заглянуть в будущее. И чувствовал себя все более одиноким. Еще недавно я был среди ладных, отзывчивых парней. Мне было с ними хорошо, и даже к Бродиру я прикипел душой. Теперь все они были мертвы, а мне, к сожалению, посчастливилось остаться в живых. Человек должен действовать по обстоятельствам — и как было упустить представившуюся возможность. Но теперь я жалел о том, что мне попалось дуплистое дерево. В жизни я не чувствовал такой бодрости, как тогда, когда стоял в сомкнутой воинской цепи. С горечью я подумал о том, что предал Скегги и всех своих соратников.
Голиас был уверен, что останется в живых. Я сомневался, уцелел ли он. Но свидание было назначено. Человеку недостаточно просто уйти откуда-то — он должен верить, что придет куда-то. Встреча с Голиасом в Хеороте — иного будущего я не мог себе представить. Но что оно мне сулит? В Хеороте я буду дожидаться человека, которого не надеюсь увидеть! А если он не появится — что тогда? За этим вопросом стояла гнетущая пустота.
Напившись из лесного ручья, я долго шел не останавливаясь, пока тяжелые раздумья не сломили меня окончательно. Я безраздельно предался отчаянию. Сойдя с дороги, я лег на землю лицом вниз. В груди так теснило, что даже для безнадежности не оставалось места. Я превратился в полное ничто.
Но человек не может умереть, пока не утратит интереса к жизни. Вдруг в темноте запела птица, и во мне проснулось любопытство.
Изменилось все вокруг — и поневоле изменился я.
Это было не просто обыкновенное чириканье. Птичка обладала незаурядной техникой. До сорока разнообразных полутонов она выстраивала в осмысленную мелодию. Певунья в третий раз уже повторила свой репертуар, когда я наконец поднял голову удостовериться, что ночь еще не кончилась. Потом мне захотелось убедиться, что поет действительно птица. При пятом повторе я встал и тихо углубился в лес. Через несколько шагов певунья сделала паузу, и я услышал хлопанье крыльев.
В другое бы время я не был потрясен так сильно. Но когда разум подавлен, новое ошеломляет. Мне еще не приходилось слушать пение птиц ночью. Удивленный, я и думать позабыл о своем недавнем отчаянии.
Перелетев на другую ветку, птица запела с еще большим очарованием. В лесном сумраке смутно различались очертания предметов. От земли веяло прохладой и ароматами лесных цветов. Легкий ветерок навевал терпкие запахи лесной чащи. Мысли мои были неопределенны, как благоухание безымянных растений, но сердце наполнилось радостью, которой мне недоставало так долго.
Еще две трели — и птица улетела, одарив меня утешением. Но меня ждало ужасное открытие. Сколько ни искал я дорогу — выйти на нее никак не мог. Горевать я перестал, но зато заблудился. Огорчился я, впрочем, не надолго — ведь даже идя по дороге, я не знал, правильным ли путем следую. Дождаться бы, пока рассветет, и там уже поискать проезжий тракт. Но настроен я был мечтательно и потому углубился в дебри Броселианского леса.
Близилось утро. Вскоре можно было уже различить замершие перед рассветом деревья. Ветви поникли, как усталые после работы пассажиры, держащиеся в автобусе за ремни. Я продолжал идти, и на душе моей царила отрада. Утомившись и согревшись от ходьбы, я намеревался где-нибудь прилечь вздремнуть.
Нервы у меня крепкие, но кругом было так тихо, что я невольно подскочил на месте, услышав прямо перед собой чей-то вскрик. Навстречу мне выбежала девушка. В предрассветном полумраке она, очевидно, приняла меня за кого-то другого. Едва не столкнувшись со мной, она поняла свою ошибку и смутилась.
— Ах! — воскликнула она разочарованно. — А я-то думала, что это Окандо.
Ее пышные волосы окружали головку, как лунный ореол, а тонкий стан напоминал стебелек цветка. Словом, это была именно такая девушка, которую только и можно встретить после пения ночной птицы. Я замер, как дурак, уставившись на нее во все глаза.
— Я не Окандо, — признался я наконец. — А жаль…
Сказав так, я искательно улыбнулся, чтобы загладить свою развязность. И не только потому, что меня на Эе проучили за дерзкое отношение к женщинам. Что-то в этой девушке было такое, что сдерживало мою алчность.
Она напрасно испугалась. В отношениях с женщинами я слишком ленив, чтобы уламывать неподатливых. Однако мне не хотелось ее отпускать прежде, чем удастся у нее кое-что выспросить.
— Не беспокойтесь, — заверил я ее, — я до завтрака за девушками не ухаживаю. Кстати, где тут можно было бы перекусить?
Девушка с любопытством взглянула на меня. Видно было, что она гадает, кто я такой.
— Вы пилигрим? — вымолвила она наконец.
— Да, заблудившийся пилигрим.
Разумеется, я не собирался ей рассказывать о своем участии в неудачном десанте.
— В темноте я сбился с пути и теперь, как видите, блуждаю…
— Поблизости нет никакого жилья, — сказала она нерешительно, — но если вы голодны..
— Голоден как волк, — перебил я.
— Хорошо, я дам вам поесть, только подождите немного. Пока пчелы не проснулись, позаимствую у них немного меда.
Дерево с пчелами стояло неподалеку. Черное отверстие дупла показалось мне зловещим, но девушка запустила туда руку, и я немного успокоился. Из дупла она извлекла соты, полные меда. К ним прилипло несколько сонных пчел, которых она легонько стряхнула наземь. Затем отскочила в сторону, но я ее опередил.
— Чисто сработано! — заметил я, переведя дух с облегчением.
Моя похвала ей польстила.
— Им это достается с трудом, — рассмеялась она, — но меда у них с избытком, и он слишком хорош для
