родителя. Сэр, — он неожиданно обернулся ко мне, — я не ставлю под вопрос законность вашего рождения, но скажите мне — знали ли вы вашего отца?
Раньше над этим вопросом я как-то не задумывался: пришлось напрячь память.
— В общем-то, да. Мы неплохо ладили друг с другом, особенно после того, как долго не виделись.
— Вот как? Моего отца я знал как самого себя, и в моих глазах равных ему не было — не было мужа доблестнее или монарха величественнее. И вот его убили, сэр… А известно ли вам, где сейчас ваша матушка?
Бессвязные речи принца смахивали на бред, но я почел за благо терпеливо отвечать на его вопросы.
— Известно…
Мне вспомнилось дождливое утро, двор крематория.
— Мне тоже. — Принц скрипнул зубами.
— Отлично. — Ему явно хотелось рассказывать дальше, однако я поспешил переменить тему разговора. — Нашелся ли преступник, я имею в виду убийцу вашего отца?
Принц кивнул:
— Нашелся. Личность убийцы установлена со всей неопровержимостью.
— Были ли предприняты какие-то меры?
— Не были и не будут, — проговорил принц упавшим голосом. — Виновного не призовут к ответу: кроме уверенности, других улик у меня нет. А вершить справедливость самому… — Он жалко улыбнулся. — Вглядитесь в меня, сэр. Разнородные части моего состава ведут междоусобную распрю — им не собрать кворума, чтобы принять решение. Мне достанет ума разработать в деталях далеко идущий стратегический план против любого противника; в силе и ловкости я уступлю немногим; я слыву воином, готовым ринуться в самую гущу схватки. И вот, невзирая на все это, я не могу заставить себя пойти к убийце моего отца и поразить его мечом в постели, где он спит с моей матерью… Господи, Господи, будь оно все проклято!
Издав это горестное восклицание — не то молитву, не то хулу, — принц умолк с безнадежным видом. Казалось, он утратил способность говорить, как, по его словам, утратил способность действовать. С минуту он постоял недвижно, потом, шатаясь, двинулся на ощупь, словно тоже лишился зрения.
Мне подумалось, что он изнемогает под бременем тяжелейшей дилеммы, так и не разрешенной человечеством: как обуздать зло, не прибегая к орудию зла — насилию, но Фаустофель прервал мои размышления, пихнув меня под ребро.
— Им ничем не угодишь. Эдип сокрушался, что прикончил отца, не подозревая о своем родстве с ним, и совокуплялся с женщиной, которая вдруг оказалась его матерью. Так и быть, ладно: в интересах полемики допустим, что он прав. Но тогда чего ради городить огород Гамлету? Отца он не убивал, с матерью не спал, однако готов на стену лезть из-за того, что это сделал кто-то другой. Не имеем ли мы здесь случай полного идиотизма? Где логика, спрашивается? Можешь ли ты мне дать ответ?
— Могу. Конечно, могу! — запальчиво вскричал я, движимый не столько убежденностью, сколько отвращением к его гадко ухмыляющейся физиономии.
— Браво, браво. — Я весь внимание. Я помолчал, прежде чем высказать мнение, которое устояло бы перед огнем его насмешек.
— В обоих случаях, — начал я, — истинная подоплека несчастья заключается в том, что были подорваны самые основы миропорядка — и их нельзя было восстановить. Кто их подорвал — ты сам или кто-то другой — вопрос второстепенный. Это не суть важно. Главное — тебе не ступить ни шагу вперед: станет только хуже.
— Понятно. — Фаустофель язвительно скривил губы. — Чувство юмора у тебя, Серебряный Вихор, развито гораздо лучше, нежели я предполагал: особенно забавно выражение «основы миропорядка», которое ты употребил, — ничего более смешного я от тебя пока что не слышал.
Он плюнул на пол — и плевок растекся по гранитному полу. Плюнул еще раз — образовалась вторая лужица, непохожая на первую, но столь же бесформенная.
— Видал? Вот они, твои основы миропорядка: лада и склада в них не больше, чем в любом харчке.
— Человек смотрит на это иначе, — упорствовал я.
— Ничего подобного! Впрочем, у тебя, возможно, особая точка зрения. Тогда сообщи, умоляю: какими основы миропорядка видятся тебе лично?
Я потупился в замешательстве.
— Не знаю… Но это не значит, что для меня они не существуют. Люди — не болванки, которые случай обтачивает как на токарном станке. Они сами используют случай, подчиняют себе обстоятельства и устраивают их по собственному усмотрению. Если наша вселенная возникла ни с того ни с сего из Бездны, то человечество создало собственную вселенную — и в ней, как во всяком сооружении, есть крыша и фундамент, она обладает своими собственными пропорциями, собственной системой мер.
— Ах, что за прелесть! — Фаустофель поцокал языком в притворном восхищении. — А собственными глазами это сооружение кто-нибудь видел?
Бунтарский дух во мне разом сник. Пока я подыскивал ответ, меня охватило чувство полного неверия.
— Вряд ли. — Я повесил голову, признав тем самым свое очередное поражение. — Я тут плел всякий вздор, лишь бы тебя не слушать.
Фаустофель мерзко хихикнул.
— Всласть покачался на метафизических узлах — подустал малость? Хватит, слезай с каната! Продолжим наше изучение реальной действительности.
28. На самом дне
Как ни странно, но посещать застенок на следующем этаже Фаустофель, по-видимому, не собирался. Мне это было решительно безразлично, однако навстречу, преградив нам путь, из-за поворота выступил угольно-черный бес с огненно-желтыми глазищами.
— Веди посетителя сюда, Фаустофель! — произнес он нараспев, тоном ярмарочного зазывалы. — Вы всегда желанные для нас гости. Представление длится целую вечность без пере-рыва, вам не придется скучать ни минуты. Потраченное время вам с радостью возместят, если вы проведете без смеха хотя бы малую долю се-кунды!
— Прибереги время для тех, кому его не хватает, — буркнул мой проводник.
Сородич Фаустофеля и не думал сдаваться.
— Ну-ну, Вергилий, уж не знаю, по какой причине, но ты на наше зрелище давненько не заглядываешь, однако у твоего подопечного, судя по всему, другие планы. — Несмотря на свою назойливость, держался он с Фаустофелем довольно-таки подобострастно. Ко мне он обратился по-приятельски непринужденно, раскланиваясь чуть ли не до пояса: — Я надеюсь — нет, я совер-шенно уверен в том, что джентльмен, внешний облик которого красноречиво свидетельствует о присущем ему безошибочном внутреннем чутье, не проявит пагубного неблаго-разуми-я и не пренебрежет воз-мож-ностью по-сетить редкостное шоу, лучшее во всей Пре-ис-подней!
— Будь ему это необходимо, я бы провел его сам, — недовольно заметил Фаустофель. — Идем дальше, Серебряный Вихор.
— Он имеет право решать за себя сам, — возразил бес. — Ну как, дружище?
Я уже упоминал, что мне было безразлично, куда идти, однако перечить Фаустофелю считал первейшим своим долгом.
— Да, я не прочь отметиться.
— Перебьешься! — сердито вмешался Фаустофель. Настоять на своем я бы не сумел, однако надзиратель, приняв позу начальника военной полиции, передающего директиву в штаб, назидательным тоном отчеканил:
— Воспрещается чинить задержки посетителям или иным образом препятствовать им извлекать полезнейшие уроки из доступных всеобщему обозрению потрясающих и в высшей степени поучительных наглядных презентаций, имеющих место быть во вверенном вашему попечению отделе.
Было очевидно, что Фаустофель не намерен бросать вызов утвержденному регламенту. Не без некоторого злорадства я последовал за ним в обширный грот. Надзиратель, ухватив меня под руку, деловито приступил к лекции:
