сдержать, хотя все еще боролся с ней, ночь за ночью до изнеможения меряя шагами холодную гостиную.
О какой из них он горевал? Об обеих. Он больше не пытался ничего отрицать. Столько людей спрашивали его, когда вернется Стефания, что он стал уклоняться от неделовых контактов, которые она так старательно организовывала, и погрузился в работу и общение с детьми. Он лично руководил тремя новыми исследовательскими направлениями в своей лаборатории, ежедневно встречался с архитекторами и подрядчиками по строительству Института генетики, подготавливал с Ллойдом Страусом предварительную программу церемонии его закладки, назначенной на март, вел еще один дополнительный семинар для студентов последнего курса и собирал материал для доклада об иммунной системе человека. Он заставлял себя жить день за днем, не позволяя думать ни о чем, кроме работы.
А дома он занимал себя занятиями с Пенни и Клиффом: длинные переходы на лыжах в приозерных парках Эванстона и Чикаго, походы в кино и на хоккей, игры со словами за круглым обеденным столом, помощь им с домашними заданиями и работа над проектами благоустройства местности вокруг дома, лежавшей много лет в небрежении. Но он отказывался говорить с ними об их матери.
— Мы скоро поговорим о ней. Еще не время. Сожалею, я не более счастлив, чем вы. Вам надо просто верить мне.
Чего он ждал? Он не знал. Но проходили день за днем, а Гарт все не раскрывал ее обман, он знал, что чем глубже корни, тем более настоящим все становится. Это он только сейчас понял, так же как ранее это поняла Сабрина.
Тихая печаль теперь постоянно была на лицах Пенни и Клиффа, даже когда их хвалили в школе или они приносили домой хорошие отметки. Даже их споры стали какими-то приглушенными. Они начинали время от времени ссориться, но всегда сразу же прекращали, будто боясь потерять друг друга, как потеряли свою мать. Они уже не бросались каждый день за почтой в надежде найти там письмо от нее, но Гарт знал, что они ей писали, по крайней мере, дважды, и не удивился, когда за обедом в тот же самый день, когда он увидел статью в «Нью-Йорк таймс», Клифф объявил, что они завтра отправляются за подарками.
— Если мы их отправим завтра, успеют они прийти в Лондон к Рождеству?
— Возможно. Если они будут маленькими, мы можем их послать авиапочтой, и тогда недели будет достаточно. Но впритык.
— Почему ты не сказал нам раньше, сколько это займет времени? — требовательно спросила Пенни. — Ты же больше нас знаешь об этом! Ты не хочешь, чтобы мы покупали ей подарки!
— Может, и так, — сказал он, пытаясь быть честным под их обвиняющими взглядами. — Может быть, я считаю, что Рождество мы должны справлять только здесь.
— Ты вредный, — прямо заявила Пенни. — По-моему, это просто ужасно.
Но позже, когда он зашел пожелать ей спокойной ночи, он застал в ее комнате Клиффа, и они оба обняли его.
— Мы не считаем тебя ужасным, — проговорила Пенни. — Мы думаем, ты так же плачешь про себя, как и мы. Да, папочка?
— Да, любимая.
— Клифф сказал, что мы не должны тебя терзать, но почему мамочка не пишет нам? И почему домой не возвращается?
— Она делает то, что мы оба сочли наилучшим, Пенни.
— Но если ты так считаешь, почему же ты плачешь про себя?
— Потому что часто мы не можем иметь то, что хотим.
— Если очень хочешь, то можешь, — сказал Клифф.
— Послушайте, вы оба… — Гарт услышал в своем голосе нетерпеливый гнев и замолчал. «Оставьте меня в покое, — молча молил он своих детей, которые не делали ничего плохого и так же, как он, нуждались в утешении. — Я не могу говорить об этом, я едва могу думать об этом. Я люблю ее. Мгновения не проходит, чтобы я не звал ее. Но между нами больше чем океан, и я не вижу никакого пути преодолеть его».
Но ничего этого он не мог произнести вслух.
— Послушайте, — мягко сказал он, — у нас с вашей матерью есть проблемы, о которых я все еще не могу с вами говорить. Вы имеете право узнать о них, как только я сам в них разберусь, но сейчас все, что я могу вам сказать, это то, что они разделяют нас, как сломанный мост. То, что мы чувствуем, не так важно, как-то, что разрушилось внутри нас. Можете вы это понять?
— Нет, — ответили они хором. Гарт вздохнул.
— Меня это не удивляет. — Он обнял их обоих и крепко прижал к себе, ощущая, как они зарываются в него, как бы прячась ото всего. Он наклонил к ним голову, и голос его зазвучал тихо и напряженно:
— Я знаю, что плохо все это объясняю, и мне очень жаль. Я сожалею о сделанных ошибках, о тех случаях, когда я казался вам жестоким, но, дорогие мои, я не знаю, что делать. Я понимаю, что делаю только все тяжелее для вас, не объясняя ничего, но объяснить, не могу. Пока не могу. Можете вы просто поверить мне на слово, что это так? Можете вы поверить, что я расскажу вам, сколько смогу и как только смогу? Пожалуйста, поверьте в это, поверьте мне. Я очень в этом нуждаюсь. И мне нужна ваша любовь. Потому что, вы знаете, я вас люблю. Больше, чем кого-либо на свете…
— Больше, чем маму? — требовательно спросил Клифф.
— Ох, Клифф, — пожурила его Пенни и положила руку Гарту на щеку, став на короткий миг женщиной, утешающей мужчину. — Не плачь, папочка. Мы подождем, пока ты нам не расскажешь. Но… — и она снова стала маленькой девочкой, — я просто хочу, чтобы мамочка приехала домой.
Гарт поцеловал их и встал.
— Давайте ложитесь спать. Уже поздно. Я люблю вас обоих.
На следующий день Пенни и Клифф отправились за покупками, и когда Гарт вернулся домой, передали ему два маленьких пакетика, попросив, чтобы он их сразу отправил. Он не спросил, что в них, а дети ему не сказали.
В последний день школьных занятий Пенни должна была показывать своих кукол, и Гарт поспешил рано уйти из университета, чтобы успеть.
В передней части комнаты на полу сидели по-турецки ученики других классов, а сзади на складных стульях родители. Гарт и Вивьен среди них. Пенни и Барбара Гудман находились за сценой вместе с миссис Кейз, проверяя кукол перед тем, как их одноклассники начнут представление.
После спектакля, пока Клифф заправлялся пуншем и печеньем, которыми угощал комитет по еде из шестиклассников, Пенни, стоя рядом с Гартом, с достоинством принимала поздравления от зрителей.
— Моя мама не могла быть сегодня здесь, — говорила она каждому. — В Лондоне умерла ее сестра, и она должна быть там, чтобы позаботиться о могиле и тому подобных вещах. Она хотела быть здесь, но не смогла. Она помогала мне с костюмами. Я их не сама делала. Мама мне помогала.
Вивьен принесла Гарту бумажный стаканчик с пуншем.
— На вкус ужасно, но пить можно. Стефания вернется?
— Нет.
Молча, он посмотрела на Пенни, занятую серьезным разговором с какой-то родительницей о сестре- близнеце своей матери.
— Этого недостаточно, — сердито сказал Гарт. — Нельзя восстановить разрушенный брак только потому, что наши дети несчастны.
— Ваш брак распался? — спросила Вивьен. — Кто бы мог подумать!
— Это даже не брак. — Он посмотрел на ее встревоженное лицо. — Простите, Вивьен, я не могу говорить об этом. Спасибо вам за пунш.
Он считал дни, сам не зная, чего ждет. Вместе с детьми он купил рождественскую елку, не такую большую, как обычно, «раз наша семья в этом году меньше», как сказала Пенни, и они украсили ее, положив вниз завернутые пакеты с подарками. Долорес пригласила их в загородный дом на лыжную прогулку, но Пенни и Клифф отказались ехать.
— Я больше не буду кататься без мамы, — объявил Клифф.
Когда школа и университет закрылись на каникулы, они втроем провели целый день, крася спальни на верхнем этаже.
— Вот удивится мамочка, — повторяла Пенни снова и снова. — Все теперь такое яркое. Она ведь
