Теперь, хотя миссис Тиркелл и называла ее леди, но при этом еще думала о ней как об американке, никогда не бывшей замужем за виконтом. Они все еще были не совсем друзьями, но уже женщинами, делящими дом на двоих, и Сабрина чувствовала себя менее одинокой, чем раньше.
Именно миссис Тиркелл разбиралась с бурным потоком приглашений, которые стали приходить за неделю до Рождества: на домашние торжества, поездки на юг Франции, на лыжи в Санкт-Мориц, новогодние балы… Она всем говорила, что миссис Андерсен никаких приглашений на Рождественские каникулы не принимает. Но еще за день до Рождества приглашения продолжали поступать.
— Вы звезда сезона, — с удовлетворением заметила миссис Тиркелл, когда в это утро зазвонил телефон, — Потому что в вас есть какая-то тайна. Будто вы не вполне реальны, если вы понимаете, что я имею в виду.
«Да, миссис Тиркелл, — подумала Сабрина. — Я понимаю, что вы имеете в виду». Она прислушалась. Каждый раз, когда звонил телефон, она ничего не могла с собой поделать, ее тело застывало в ожидании.
— Это мистер Каррас, миледи, — вернулась миссис Тиркелл, — и если вы не рассердитесь на меня, по- моему, вы должны поехать с ним в Грецию. Это пойдет вам на пользу.
Сабрина тронула иголки маленькой елочки, которую они нарядили. Она пахла лесом и горами, тихим, спокойным уединением.
— Может быть, и поеду, — сказала она и пошла, поговорить с ним.
Она повесила трубку с помрачневшим лицом: радость и возбуждение, прозвучавшие в голосе Дмитрия, когда он сказал, что заберет ее в четыре часа, заставили почувствовать себя виноватой. Это было несправедливо, это было нечестно. «Я хочу только Гарта, — подумала она. — Как я буду разговаривать и смеяться с другими людьми, когда все время оборачиваюсь на телефон — не позвонит ли Гарт?»
Некоторое время спустя в кабинете ее нашла миссис Тиркелл.
— Почта, миледи. В основном открытки и еще вот пакеты.
Сабрина догадалась, от кого они, еще до того, как открыла. Их было два. Один — от Клиффа, другой — от Пенни. Ничего от Гарта. Даже записки не было. Она развернула пакеты, каждый красиво упакованный, каждый со своей запиской.
«Мама, пусть у тебя будет счастливое Рождество, — написал Клифф. — Со множеством подарков и еды. Я надеюсь, что ты нашла то, что искала. Хотел бы я знать что. Я люблю тебя. Твой любящий сын Клифф».
«Дорогая мамочка, — писала Пенни. — Я надеюсь, тебе это понравится и сделает тебя счастливой. Я хотела бы отдать это тебе в руки, но не могу, поэтому папочка пошлет это тебе по почте. С нами все хорошо, но нам грустно, и мы с Клиффом много говорим о тебе. Я люблю тебя, я скучаю по тебе, я люблю тебя. С любовью, Пенни».
«Не заплачу. Я знала, что это может произойти, я к этому была готова. Я не заплачу».
Она с нежностью сложила записки, проглаживая складки пальцами, и открыла коробки. Клифф послал ей брошку: пара желтых эмалевых птичек на эмалевой веточке с двумя зелеными листочками из нефрита. Внутри коробочки была записка: «Это ты и папа».
Коробочка Пенни была длинной и узкой, в ней лежал набор: серебряные ручка и карандаш с монограммой «С.А.» В маленькой записочке, лежавшей под ними, говорилось: «Для писем».
«Лучшие пыточных дел мастера, — подумала Сабрина, — это дети».
Она подняла трубку внутреннего домашнего телефона:
— Миссис Тиркелл, я буду обедать у себя в комнате.
Держа подарки в руках, она поднялась наверх по лестнице. Дождь стучал по стеклу, в ее комнате было холодно и темно. Она разожгла огонь, свернулась перед ним на кушетке, укрыв колени ангорским пледом, и в свете яркого прыгающего пламени стала разглядывать эмалевых птичек и набор из ручки и карандаша.
Ей надо было собирать вещи для поездки в Афины, а вместо этого она просто тихо сидела и видела в пламени все свои мечты, неотвязно преследовавшие ее все дни и все ночи.
Они с сестрой были так беззаботны, так невероятно пренебрегали другими людьми. Но что, если бы все кончилось иначе? Что если как-то, каким-то образом у нее появилась возможность любить Гарта и принимать его любовь без чувства вины, возможность жить с ним, построить с ним жизнь? «У нас мог бы быть ребенок, — подумала она. — Такой сюрприз для Пенни и Клиффа».
Легкая улыбка приподняла уголки ее рта, когда она представила себе, как они бросают вдвоем монетку, чтобы решить, кто будет кормить малыша.
«Я могла войти в долю с Мэйдлин, обставлять и реставрировать в партнерстве с ней старые дома, а Линда занималась бы покупкой на распродажах домов. Какая бы у них втроем была команда! Особенно если бы они соединили „Коллекцию“ и „Амбассадор“ и имели в своем распоряжении возможность выбирать лучшие предметы искусства и антиквариата на двух континентах».
У нее с Гартом будут деньги от продажи этого дома на Кэдоган-сквер, и она заманит в Америку миссис Тиркелл. Тогда они смогут путешествовать: в Лондон, в Париж, где часть времени будут жить Габи и Брукс, даже в Рио, повидать Александру и увидеть, наконец, этих индейцев гуарани. Они смогли бы сочетать вихрь ее лондонской светской жизни с семейной и общественной жизнью, которая так ей нравилась в Эванстоне. Они смогли бы это себе позволить. Они могли бы даже отремонтировать и благоустроить дом. По крайней мере, покрасить спальни. И она могла бы купить Гарту кожаный пиджак, к которому он присматривался у Марка Шейла, когда они как-то бродили вместе по его магазину.
Пиджак. Сложить вещи. Ей надо собираться. Достав из шкафа маленький чемоданчик и косметичку, она начала перебирать свою одежду, чтобы решить, что брать в Афины. Но каждое платье означало веселье и людей, смех, огни, и, проведя по ним рукой, она поняла, что не сможет этого сделать. Пока нет. Не сейчас, когда Гарт все еще часть ее, такой реальный, что казалось, она может дотронуться до него, коснуться его лица, приложить губы к его губам; такая глубочайшая и неотъемлемая часть ее личности, что все, к чему она стремилась, это сказать ему, что она его любит и хочет быть с ним до конца своих дней… Только с ним и ни с кем больше.
Она позвонила Дмитрию и сказала, что не может ехать. Может быть, в другой раз, возможно, у них есть будущее. Она этого не знает. Она услышала разочарование в его голосе и поняла, что это несправедливо. Что бы она ни сделала, она причиняла ему боль. Возможно, ей следовало просто сидеть в своей комнате и постепенно затеряться. Тогда они уйдут обе. Сабрина и Стефания Хартуэлл: вместе выросли, позже поменялись местами, еще позже исчезли.
Она помешала угли в камине, подложила еще полено и снова вернулась на кушетку и укрыла колени. Ее мечты все еще были там, в этом пламени, ярче, чем когда бы то ни было. «Они не уходят, — подумала она. — Они даже не слабеют. Проходят дни и недели, звонит телефон, и приходят подарки от двух любящих детей. Дни проходят, люди проходят через нашу жизнь, а сны остаются, живые и яркие».
Она услышала, как по лестнице поднимается миссис Тиркелл. «Время ленча, — подумала она. — Потом я поработаю. Я взяла с собой столько работы из „Амбассадора“: нужно просмотреть каталоги, изучить расходные книги, ответить на письма. Достаточно работы, чтобы заполнить все дни праздников. Если я сосредоточусь, то смогу забыть обо всем, по крайней мере, на некоторое время».
Миссис Тиркелл постучалась и появилась в дверях, задыхающаяся, красная и сияющая.
— Леди, тут к вам посетитель… Но не успела она закончить, как в комнату ворвался Гарт. Его лицо светилось любовью.
С криком Сабрина вскочила на ноги, но Гарт остановился в нерешительности и посмотрел через всю комнату ей в глаза, в памяти звучали их яростные последние слова. Сабрина протянула к нему руки, еле слышно шепча:
— Я мечтала о тебе… все время…
И как будто эти слова освободили его. Он вдруг оказался рядом с ней, поймал ее в объятия, крепко прижал к себе. Ее щека лежала у него на груди, на сердце. Как сквозь сон она услышала, как вышла из комнаты миссис Тиркелл, а затем слышала только, как отчаянно бьется сердце Гарта, его дыхание на своих волосах и его голос шепчет:
— Моя любовь, дорогая моя, любимая, все эти бесконечные, пустые дни без тебя… Она шевельнулась в его объятиях, подняла к нему лицо, и ее губы встретились с его губами. Сквозь опущенные веки она видела
