грязная ложь! Но тем не менее я должна была воспользоваться этим случаем, чтобы заставить забыть все те мерзости, что обо мне говорили. Всю дорогу до Уайтхолла я планировала, что надену, как буду себя вести, что говорить.
Мы приехали поздно, измученные дорогой и промокшие под ноябрьским дождем со снегом, продрогшие до костей. Но, несмотря ни на что, еще до рассвета я была на ногах и уже начала волноваться.
Когда пришел приказ выступать и мы покинули свои покои, я была сама не своя от волнения. Как он примет меня после трех лет на троне? И что подумает о новой Елизавете, скромной, просто одетой девушке?
Ибо вместо моих любимых головных уборов, опоясанных двумя или тремя рядами золота и драгоценных камней, голову мою украшали лишь мои собственные волосы, убранные со лба и водопадом падавшие на спину. В ушах не было серег, а на пальцах — колец, нитка жемчуга больше не обвивала мою талию, и ожерелья не украшали шею. Я не пользовалась духами, аромат которых мог навеять мужчинам похотливые мысли. Мой наряд был целиком сшит из одной ткани — жемчужно-серого бархата, строгого, я бы сказала, пуританского, покроя, с вырезом почти под самое горло. Из-за этого казалось, что моя светлая кожа сияет, как фарфор, как сама чистота.
Однако моя бледность не была искусственной, ведь я все еще страдала. Медленно скользя через ряды вооруженных людей перед залом приемов, я чувствовала на себе взгляд тысяч глаз. В самом зале толпа была еще гуще, и я на мгновение замешкалась: где же тут мой брат? Я не видела даже балдахина, под которым он должен был сидеть.
— Дорогу! Дорогу ее высочеству, сестре короля. Дорогу!
Придворные кавалеры пришли мне на помощь и расчистили путь. Толпа растаяла. В конце комнаты я увидала лордов и леди, одетых в яркие, блестящие шелка и атлас — это было как красочная вспышка.
Все стало другим. Мода при дворе изменилась: я таких нарядов и не видывала. Волосы у женщин были завиты мелкими кудрями или свисали на спину, забранные в сетки из золотых нитей, украшенные жемчугами и опалами. Пара, что стояла рядом с троном, была особенно великолепна: дама в наряде, переливавшемся всеми цветами радуги, с плоеным воротником из прозрачной, как дымка, вуали, а рядом кавалер, сиявший, как солнечный луч после дождя, в парче, затканной золотом и серебром.
Господи, помоги мне! Мне хотелось провалиться сквозь землю. Как я ошиблась в оценке своей внешности! Я буду выглядеть не как скромная принцесса, а как деревенская девчонка, простолюдинка! Все будут меня презирать, и мой брат больше всех! Во мне закипали слезы бессильной ярости, но ничего не поделаешь — надо было идти дальше.
Я взглянула на трон и уже не отрывалась от него, пока шла вперед. Человек, что сидит на нем, должен быть моим братом. И все же… И все же? Я остановилась, как предписывал этикет, далеко от высокого помоста и, опустив голову, преклонила колени.
— Приблизься, мы тебе разрешаем, — услышала я его голос.
Я поднялась и, подойдя ближе, снова опустилась на колени.
Неужели это. Эдуард? Высокий мальчик, почти юноша, спускавшийся по ступенькам, чтобы поднять меня с колен и заключить в свои объятия? Его ноги в шелковых чулках, похоже, стали в два раза длиннее с тех пор, как мы виделись в последний раз. И неужели этот одетый в скромный черный костюм человек, больше похожий на писаря или дворецкого, и есть король?
Но ни с чем нельзя было спутать радость, светившуюся в его глазах.
— Сестрица! Как я рад! Как давно я мечтал об этой минуте! — Затем, повернувшись к придворным, он повелительно произнес:
— Приветствуйте принцессу, мою сестру. Мою милую сестрицу Умеренность, как я бы ее назвал, чей наряд и манеры служат примером для всех нас.
Он провел со мной весь день, а государство тем временем оставалось под присмотром Дадли, теперь именовавшегося Нортемберлендом, но в остальном оставшемся в точности таким, каким я его помнила: высоким, плотным, краснолицым, с глазами, как горящие уголья, — горячими, обшаривающими все вокруг. Среди такого множества народа мне постоянно приходилось отвечать на приветствия то одних, то других: лордов-советников моего отца, которые теперь служили моему брату, придворных дам, ранее входивших в свиту Екатерины, а теперь оставшихся не у дел до тех пор, пока король не женится. Среди толпы я заметила моего инквизитора — сэра Роберта Тиррита, но по взаимному согласию мы держались в стороне друг от друга. И все это время я молилась о том, чтобы остаться с братом наедине.
Однако я не забывала, что он — король. Когда пришел приказ удалиться, я задержалась на пороге его опочивальни и не вошла и не села до тех пор, пока он сам не позвал. Слуги суетились вокруг со свечами, засахаренными фруктами, вином и прочими радостями жизни, пока он не отпустил их и не приказал оставить нас одних. Теперь мы снова могли быть братом и сестрой и я могла ему рассказать, что у меня на сердце.
Выражение его лица изменилось, очевидно, ему тоже хотелось многим со мной поделиться.
— Елизавета, — начал он.
Я подалась вперед, готовая внимательно слушать.
— Скажите, мадам, каково, по-вашему, сегодня в Англии положение нашей веры?
Нашей веры?
Эдуард, братик мой, я хотела услышать, каково пришлось тебе, как ты пережил этот переход власти от одного герцога к другому, было ли тебе страшно во время того безумного полночного бегства, к которому тебя вынудил лорд-протектор?
— Сэр, живя затворницей в Хэтфилде, я не могла ничего узнать о положении нашей веры. Он кивнул.
— А мне от этого никуда не деться. Мой дядя, бывший лорд-протектор, — О, как холодно он о нем, говорит! — взбаламутил людей, навязывая им новые обряды. Его называли «антихристом», кое-где были даже беспорядки…
— Новые обряды? Разве мы не можем отправлять наши обряды так, как завещал нам отец? Его глаза сверкнули:
— Ни в коем случае! Нужны реформы! Но они должны пройти повсюду и опираться на силу. Всякое сопротивление будет подавляться.
Что тут можно было сказать? Я не находила слов. Но, как все ослепленные собственными суждениями, он принял мое молчание за согласие.
— Я вижу, Елизавета, что в этом вопросе ты со мною заодно. Я понял это по-твоему наряду и скромным манерам. Чистота — вот чего требует от нас наша вера, и эта чистота у тебя в душе.
В моей душе? Знал бы он, как она была запятнана грехом! Я покраснела, что он, без сомнения, принял за верный признак невинности.
— Теперь я вижу, что все слухи о бесчестье, на которое тебя склонил брат бывшего лорда-протектора, мой покойный дядя лорд Садли, — вздор.
Как спокойно он говорит «бывший тот-то», «покойный тот-то». Куда подевался тот Эдуард, которого я знала, — счастливый, улыбчивый мальчик?
Он помолчал немного, глядя на огонь, а затем продолжил свою речь:
— Я слыхал, что нашу кузину Джейн отличает та же добродетельность, та же чистота. Ее рвение в вере может служить образцом для всех приверженцев новой религии — новой волны верных протестантов, которые разгромят и уничтожат последние следы гнусного папизма!
Я не могла говорить.
Он обратил ко мне белые от исступленной веры глаза:
— Как, по-твоему, Елизавета, могу я на ней жениться?
Жениться на Джейн Грей? Я думала, этот план умер вместе с милордом. Его слова застали меня врасплох. Я с трудом обрела дар речи.
— Она вам нравится?
— Нравится?
Похоже, эта мысль ему и в голову не приходила.
— В ее пользу говорит очень многое. В ее жилах течет королевская кровь, кровь нашей династии. Покойный протектор из-за своей недальновидности упустил Марию, королеву Шотландскую, которая была
