Тело Дарнли нашли ночью в полях, он был голый, задушенный, рядом с ним лежали шуба и длинная веревка. Бедный глупец, он увидел или услышал, что идут враги, с помощью слуги вылез в окно, попытался бежать, был пойман и убит.
Мария приготовила для меня целую повесть о якобы проведенном расследовании, отправила ее в Англию с самым быстрым гонцом: коронер возложил всю вину на призрачного негодяя Nemo, господина Никто.
Но глаза и уши Сесила и мои собственные гонцы оказались честнее и проворнее. «Убийцами были люди Босуэлла, и все знают, что королева с ним в связи», — сообщал торопливый шифр; так что мои упреки достигли Эдинбурга раньше, чем Мариину ложь довезли до Лондона.
«Мадам, — с ледяной холодностью писала я, не „дорогая сестра, Ма Chere Soeur“, как обычно, настолько я была зла, — я лишилась бы права называться вашей верной сестрой и другом, если бы не побуждала вас защитить свою честь и без всякого лицеприятия покарать тех, кто оказал вам эту услугу!»
Однако я писала и знала: она не последует моему примеру, когда после гибели Эми я отослала моего лорда и начала тщательное, долгое расследование. И она сделала как раз наоборот! Отец Дарнли возбудил иск против графа Босуэлла, обвинил его в смерти сына. Однако в день слушания путь в суд ему преградили четыре тысячи Босуэлловых земляков — с горскими саблями и кинжалами наголо, с ножами в зубах, они орали и глумились над стариком. А вскоре стало ясно, как далека Мария от того, чтобы выбраться из обступившего ее кромешного мрака.
Падение ее все ускорялось. Однажды во время верховой прогулки ее подстерег — «похитил», как позже уверяла она, — все тот же Босуэлл.
Она отправилась с ним в замок, и здесь он взял ее — силой, на этом она впоследствии строила свою защиту, — и они стали любовниками. Через две недели она вышла за него замуж, и вся Шотландия под предводительством Морея, Марииного единокровного брата, взялась за оружие.
«Они не затем убивали Дарнли, чтобы получить графа Босуэлла в качестве лэрда и короля, — писал в своей депеше Рандольф. — Но королева клянется, что не отречется от него, даже если ей придется отказаться от своего королевства, Англии, Франции, всего мира и бежать за ним в нижней юбке на край света».
Заслуживает ли этого хоть один мужчина?
Мария и Босуэлл выехали во главе войска. Он бежал, она была разбита и доставлена назад в цепях, в грязи, с позором, а народ высыпал на улицу и орал: «На костер шлюху!» Ее заставили отречься от трона, отказаться от сына и заключили в мрачную островную крепость Лохлевен — пусть кается в грехах; а тем временем Морей и его совет объявили, что будут править от имени малютки короля Якова.
Я в Англии вздохнула с облегчением, что не мешало мне посылать горькие упреки свергнувшим законную королеву лэрдам.
«Я намерена отметить за оскорбление, нанесенное моей сестре и кузине!» — писала я в притворном гневе и сама собой любовалась в эти минуты.
Усилия мои не пропали зря. Чтоб умилостивить меня. Морей предложил на выбор любые из Марииных драгоценностей меньше чем за треть цены. Я сдалась на уговоры Робина — «жемчуга для девственниц, мадам, лунные камни для вас, царицы наших небес» — и приобрела шесть ниток черного жемчуга, нанизанного в виде четок, несравненной красоты, каждая жемчужина большая и блестящая, словно виноградина.
Почти таким же приятным — нет, даже приятнее — было обещание Морея воспитать маленького Якова в протестантизме. Морей писал, что теперь мальчик сможет вступить в истинное общение с английской крестной, то есть со мной.
«И моим народом?» — был мой невысказанный вопрос.
Однако, даже начав истреблять все следы Марииного пребывания на троне, лэрды понимали: от нее самой так просто не отделаешься. Что с ней будет? Не только Шотландия, но и вся Европа чесала в затылке. Что-то надо делать — со временем, разумеется, все прояснится.
Однако Мария слишком высоко себя ценила, чтобы покорно дожидаться исхода. Она засыпала меня гневно-патетическими письмами, требовала сочувствия к ее жизни в заточении — «ежедневном распятии», как писала она, скуке, смерти душевной и умственной. Она умоляла ее вызволить. «Сжальтесь, о, сжальтесь, — молила она, — над своей дорогой сестрой и кузиной».
Однако, даже сочиняя эти трогательные слова, она готовилась выкинуть очередную свою подлую штуку.
Моя величайшая, моя неизбывная мука началась с той минуты, когда ранним майским утром меня разыскал в Виндзорском лесу запыхавшийся гонец:
— Королева Шотландская бежала из своей страны в чем мать родила, укрылась в вашем королевстве. Губернатор Карлайля взял ее под стражу и просит спешно распорядиться, что с ней делать…
Глава 16
Что с ней делать?
Так впервые был задан вопрос, отравивший двадцать лет, которые иначе были бы счастливейшими в моей жизни.
Все оказалось не совсем так, как представлялось вначале. «Прибежала в чем мать родила» не следует понимать буквально. Но правда, что она прибыла в одном платье, без гроша в кармане. И без волос, обритая, словно из бедлама. Хотя и без роскошной каштановой шевелюры, всякий опознал бы в ней королеву по высокому росту — во всем остальном она была грязна и оборванна, как старая шлюха.
Знай я тогда, предвидь, как будут развиваться события, не согласилась ли я бы тогда на скорое решение: быстродействующий яд, поданный преступным аптекарем, подушка в ночи, загадочное падение с высочайшей башни в крепости, где она тогда содержалась?
Не спрашивайте!
Сердце под шнуровкой бешено колотилось: я сразу поняла, что случилось ужасное.
— Дура, дура, трижды дура! — рыдала я в ярости. — Зачем она бежала в Англию? Почему не осталась сражаться за свое королевство?
А если бежать, почему не во Францию, где у нее земли, деньги, друзья-католики?
Никто из собравшихся за столом не мог ответить, все словно онемели. Сесил сидел рядом со мной, серый, осунувшийся после бессонной ночи — он читал все депеши по мере их поступления. Напротив него Бедфорд и Сассекс требовали немедленно, без всяких переговоров, начинать войну.
Сесил возражал:
— Начать войну, чтобы восстановить на троне королеву-католичку у самых наших границ!
— Если не мы, это сделают французы! — орал красный от злости Сассекс. — Шотландия снова станет французским оплотом, французы снова введут туда войска под предлогом возвращения законной королевы.
— А для Англии лучше, чтоб она сидела в своем королевстве, — вставил кузен Ноллис, — чем она будет находиться здесь, в Карлайле, в самом сердце нашего католического севера, обольщать наших людей, плести свои новые интриги и ковать измены.
Обольщать наших людей.
Не мелькнуло ли что-то в застывшем лице Норфолка при этих словах? Не знаю. Я думала тогда о другом; мое сердце замерло при последнем слове — «измены».
С тех пор я лишилась сна.
Вот какой подарок привезла мне в Англию «дражайшая сестра и кузина».
А ее считают святой, католической мученицей?
Она была дрянь, настоящая дрянь. Из всех женщин она более других оправдывала грубое словцо, которым в народе называют весь наш пол. Она была, в полном, смысле этого емкого слова, — позвольте мне из скромности перейти на французский, употребить три их буквы вместо наших пяти — con.
Sauf qu'elle n'avait ni la beaute ni le profondeur, за тем исключением, что в ней не было ни красоты, ни глубины, как говорят французы.
Май, цветущие зеленые изгороди, казалось бы, звали радоваться вместе с природой.
Май — и тьма вокруг меня сгущалась по мере того, как окружающие осознавали последствия Марииного
