ребенка…»
Напрасно пугалась. После первых наперстянок, но еще до летних маргариток, в июньский день, столь жаркий, что даже в Шотландии рожать было нестерпимой мукой, она разрешилась от бремени…
Надо ли спрашивать?
И так ясно.
Гневался ли на меня Господь? Испытывал? Предупреждал?
Она родила мальчика, красивого, крепкого, толстого, вполне жизнеспособного, и назвала Яковом в честь своих отца и деда, Шотландских королей.
Я рыдала в объятиях у Робина.
— Королева Шотландская произвела на свет прелестного сына, а я безбрачна и бездетна!
— Не плачьте, не плачьте, — утешал он меня, но возразить тут было нечего.
Наконец-то принц из рода Тюдоров. Полноценный и такой смышленый, что все клялись: он на этом свете не впервые.
Но он родился не по ту сторону границы, не в той вере, не от той женщины — все не так. Не будь он папистом, сумей мы оградить его от ее пагубного влияния, будь наследником он, а не она — слишком много «если». А меня и так замучили «но».
— Не вздумайте объявлять его наследником! — предупреждали мои непримиримые парламентарии. — Мы не потерпим на английском троне католика, тем более — шотландца! Самые лондонские камни восстанут против него!
Ладно. Зато я буду крестной, об этом попросила Мария — поздненько она спохватилась и начала ко мне подлаживаться. Я послала своим представителем герцога Бедфорда, и с ним — купель чистого золота, в два стоуна весом, в подарок крестнику вместе с моими искренними молитвами о мире.
Мир в Шотландии?
Скорее уж тишина в аду.
— Шотландия — это сточная яма. Ваше Величество, трясина! — ругался Бедфорд по возвращении.
Теперь, с рождением Якова, престолонаследие в Шотландии утвердилось, и ненавистный «король» Дарнли оказался никому не нужен.
Сесиловы глаза и уши видели, слышали и доносили, как шотландские лэрды затевают изжить неприятное напоминание об остывшей королевиной страсти.
«Верховодит у них наследственный лорд-адмирал, граф Босуэлл, — писал Трокмортон, — но за этими титулами скрывается опасный дебошир, тщеславный, опрометчивый и горячий юнец».
Я прочла письмо и порвала пергамент в клочки — судя по всему, второй Дарнли! Очарует ли он Марию, как очаровал первый?
— Никакого развода! — предупреждала Мария — развязаться с мужем значило поставить под сомнение будущность сына; раз нет брака, значит, и ребенок — незаконный. Лэрды переглянулись понимающе — если не развод, то какой остается способ избавиться, от мужа?
Только один.
А мрачный косец смеялся и потирал костлявые руки.
Каждый вечер я ложилась с мыслями о Шотландии, каждое утро просыпалась, чтоб узнать о новых тревогах. Франция настойчиво требовала ответа на сватовство короля, юный Карл слал из Версаля надушенные фиалками письма: «Вы пишете, мадам, что Вас смущает моя молодость.
Ах, если б мой возраст восхищал Вас так, как меня восхищает Ваш!»
Сесил почти ежедневно находил способ напомнить мне о другом Карле, эрцгерцоге Габсбурге, — он по- прежнему надеялся, что этот брак даст нам защиту от Испании. А в защите мы нуждались: герцог Альба, первый вельможа и военачальник Филиппа, перебрался из Испании в Брюссель. Уолсингем сообщал из Парижа тревожные вести;
«Герцог постепенно стягивает в Нидерланды всю военную мощь Испании. Он сосредоточил здесь десять, пятнадцать, пятьдесят тысяч солдат — немцев, валлийцев, итальянцев, первоклассных ландскнехтов; подобных воинов эти края не видели с тех пор, как Юлий Цезарь привел из Рима свои легионы. И все эти войска готовы вторгнуться в Англию!
— Как остановить Испанию, задержать ее войска, умерить ее амбиции, выпустить ей ветер из парусов? — стонала я в совете и за его стенами — это было мое утреннее приветствие и вечерняя молитва.
Робин смеялся:
— Что, если предложить Вашему Величеству прожект с участием Хоукинса? Похоже, лорды и купцы, вложившие в него свои средства, изрядно обогатились.
— Ox, прожектеры…
Передо мной в Присутственном покое и дальше в прихожей толпились просители — разношерстная публика со свитками пергамента наготове, и среди них, разумеется, множество бредящих золотом прожектеров — все они в мечтах чеканили золото, спали на золоте, ели золото, даже испражнялись золотом. Но этот Хоукинс…
— Из Плимута? Мореход?
Робин кивнул.
— Дайте ему денег, миледи, отправьте его в Америку, откуда испанцы везут свое золото, — вы и сами обогатитесь, и королю Испанскому насолите, — убеждал он. — Только одно: дайте, кроме денег, пушки. Ему надо вооружиться до зубов, чтобы на английских скорлупочках проскочить мимо испанских галионов и утереть нос вашему бывшему зятю!
Я любила его за эту непочтительность — за эту дерзость! Хоукинс был мне известен, его советы пошли на пользу нашему флоту. Но деньги, деньги, деньги…
— Сколько, Робин? — спрашивала я недовольно. — И чтобы все было тайно, пусть никто не знает о нашем участии…
Он сверкнул белозубой улыбкой — это уж, мол, само собой.
— Доверьтесь мне, сладчайшая миледи, доверьтесь мне!
Однако Шотландия постоянно была рядом, постоянно тянула за ноги, пока не затащила нас всех в свое первобытное болото. Ни Софокл, рыдала я при полуночных свечах, ни другой древний сочинитель не придумал бы истории трагичнее; боги обратили нас в актеров, зло суфлировало, страсти раскрутили сюжет. И с самого начала, с первой нити Судеб, в центре драмы была Мария.
О, она прикидывалась невинной, словно десятилетняя девственница, этакое дитя, только что из пеленок. Но судите сами по ее поступкам. Она сыграла на руку всем, кто говорит, что власть женщины, мол, противна законам Божеским и человеческим, подтвердила все, что говорилось против «чудовищного правления женщин», отбросила нас на сто, нет, на пятьсот лет назад! Женщина, похвалявшаяся своей властью над мужчинами, не сумела совладать с одним!
«Король», как по-прежнему называли несчастного Дарнли, стал чужаком жене и ребенку.
— Он не соизволил появиться даже на крестинах собственного сына! — возмущался герцог Бедфорд.
— Грязный забулдыга! — назвала его Мария перед всем двором, и только вмешательство графа Босуэлла помешало Дарнли ее ударить.
А затем на празднестве гражданских чиновников в степенном городе Эдинбурге он вышел, как все полагали, справить нужду.
Нужду! Да, свою собственную грязную нужду; сбежавшиеся на женский крик люди обнаружили его в прихожей, где он насиловал королевину фрейлину. Мария поклялась, что он ей больше не муж. А вскорости обострилась его болезнь, он испражнялся и мочился кровью, его лихорадило, по телу пошла красная сыпь, и все поняли, что Господь покарал его за похоть.
И вдруг Рандольф сообщает, что Мария простила беспутного супруга, примирилась с ним, уговорила переехать в ее дом в Кирк-Филд, да еще и пообещала, как только сойдут язвы, допустить на свое ложе. И, уложив его в постель, в комнате над своей, она вдруг решила, что не может спать здесь и должна вернуться в Холлируд.
Дальнейшее вам известно: горестная повесть, как и история убийства Эми, трижды облетела мир.
Перед самым закатом сильнейший взрыв разнес дом в щепки. Дом — но не его обитателя.
