женщина при дворе не выглядели бы так обворожительно во французском, изумрудного шелка платье.
— Недавно из Франции, мадам? — мягко спросил Генрих, присмиревший под спокойно-величавым взглядом огромных черных очей, в которых, казалось, таится самая ночь.
Она кивнула.
— И вам не по нраву майское гулянье в доброй старой Англии?
Она не спросила, откуда ему известно про утреннюю пантомиму с майским цветом. Человек помудрее заключил бы, что она разыграла всю сцену нарочно — в конце концов, каждый знал, куда выходят окна королевской опочивальни и в какой именно час король встает, потягивается и приказывает постельничьему распахнуть окно, чтоб впустить утреннюю свежесть!
Человек более мудрый — или менее значимый… но великий Гарри всегда самоуверенно полагал, что женщины любят его самого, а не его сан.
Она смело выдержала его взгляд.
— Это гулянье… — Здесь она медленно потупила огромные оленьи глаза, взглянула на Генриха искоса, из-под ресниц — уловка из арсенала заправской кокотки.
Так они говорили, ее враги, но если это уловка кокотки, значит, каждая женщина — кокотка.
…За этой уловкой последовала вторая, тихий шепот, так что Генриху пришлось наклониться к самому ее лицу:
— Этакие пустяки меня не радуют… не доставляют мне… удовольствия.
Птиц ловят за ноги, как гласит пословица, охотников — за другое место.
Разумеется, он попался, словно камбала в невод, запутался в чем-то таком, чего прежде не знал.
И это была любовь.
А любовь не считается с политикой.
Я знала: Мария горда, может, и почище моего. И твердо верила, что в царственной заносчивости она не пожелает в супруги безродного мальчишку.
И все же…
За Дарнли следовало приглядеть.
Перед отъездом он подошел к руке, и я воспользовалась случаем взглянуть на него еще разок. Да, к нему и впрямь стоило приглядеться — вот кто был поистине хорош собой. Выше всех присутствующих, даже выше Робина, в черных шерстяных дорожных чулках, которые подчеркивали безупречную форму икр, тонкий в талии, широкий в плечах, он, казалось, не вылеплен кое-как старушкой природой, а высечен умелым ваятелем. Правда, чувственное лицо, прямой нос, большие глаза и маленький рот были на мой вкус чересчур женственными; зато золотисто-каштановые волосы, светлая кожа и безупречная учтивость, словно позаимствованная у старого Арундела или сумрачного Норфолка, делали его похожим на молодого бога.
И все же, как заметила позднее некая шотландская особа, в нем было больше от Пана, чем от Аполлона. Я с любопытством разглядывала острые, как у сатира, уши, чуть раскосые карие глаза — что за ними скрывается? Непроницаемые они или просто пустые? Что там, за этими наглухо заколоченными окнами души, — тайный враг или просто никого?
— Прощайте, милостивая государыня! — Голос у него был более хриплый, чем я ожидала, громкий, неприятно режущий слух.
— Езжайте с Богом! — Я рассеянно махнула ему рукой. Мне было жарко. Где веер? Мои дамы, Анна Рассел, Леттис Ноллис и Мария Радклифф, сгрудившись у основания помоста, болтали с Кэт. Я подозвала ее. Как медленно она взбиралась на две невысокие ступеньки!
Боль сжала мне сердце — а ведь Кэт состарилась! И за мыслями о Кэт я совершенно забыла про юного искателя.
Разговоры о Мариином замужестве воскресили интерес к моему. На службе в соборе Святого Павла, перед открытием парламентской сессии, настоятель в проповеди осудил безбрачие и обрушился на меня лично.
— Если бы ваши родители придерживались ваших взглядов, — вопросил он язвительно, — где бы вы были сейчас?
Вот грубиян! Мне хотелось его ударить — громогласный долгополый невежа, подумать только — сказать такое королеве! Однако все мои парламентарии были с ним заодно, и я, повздыхав, вновь принялась за брачные игры.
Так кто у нас на примете? Габсбургов мы по-прежнему кормили обещаниями. После смерти отца, старого императора Фердинанда, его сын и наследник эрцгерцог Максимилиан вновь посватал «прекрасную Елену», как он лестно именовал меня, «с таким прекрасным приданым», за своего брата, эрцгерцога Карла.
Я ответила уклончиво-обнадеживающим письмом — мы нуждались в союзниках против Испании. Однако положение было не из легких: Максимилиан и так уже предупреждал, что «не позволит водить своего брата за нос и предлагает в последний раз».
Целую неделю я раздумывала об этом долгими ночами, в канун летнего равноденствия, когда спустя два часа после ухода ко сну небо по-прежнему брезжило призрачным светом и казалось, ночь не наступит никогда. Кого бы найти в противовес Габсбургам, какого нового искателя ввести в игру, чтобы выиграть пространство для маневра, выиграть время…
Я задумчиво жевала засахаренные лимонные дольки, привезенные Трокмортоном из Парижа, когда шальная мысль заставила меня расхохотаться вслух.
А что, если…
Не могу же я!..
Могу ли я и впрямь?..
Да, кажется, могу!
Что, если ему — Господи, помилуй! — без малого четырнадцать, а мне, ну, вдвое больше, да еще несколько годков накинь…
Где зеркало? Я всмотрелась в свое отражение. Ни мягкое пламя свечей, ни наложенные Парри белила не скрывали морщинок у глаз.
Но он женится на мне не ради лица! Что до него — мой дядя Артур женился в четырнадцать, а всем ведомо, что в делах природы пальму первенства держат как раз французы…
Я намекнула французскому послу, последовал обмен шифрованными письмами, и у меня появился новый жених — бывший Мариин деверь, мальчик, который прежде сватался к ней, король Франции!
Не следовало мне так радоваться, отбивая у нее ухажера, но я ничего не могла с собой поделать. «Это покажет ей, как воротить нос от первого пэра Англии — от моего Робина!» — ликовала я.
Отдала бы я Робина, согласись она за него выйти?
Неважно, это мне было решать, не ей!
Брак ее с доном Карлосом Испанским расстроился — его отец Филипп дал понять, что все кончено. Теперь расстроился и брак с королем Франции! Скоро она поймет, что синица в руках лучше, чем журавль в небе!
А помимо Франции у меня оставалась Швеция, король Эрик хранил верность мне и своей мечте объединить две великие протестантские державы Северной Европы. В то лето он прислал ко мне свою сестру, принцессу Цецилию, бледную красавицу, высокую, вровень со мной, и лучезарную, как северный рассвет. Мы устраивали балы, маскарады, игры, мы веселились все лето. Вместе мы съездили на восток от Лондона, посетили Кембриджский университет, послушали тамошних ученых и нагрянули к Берли подивиться на его новый замечательный дом в Теобалдсе.
Справили мы и крестины — принцесса приехала уже на сносях, ее сын родился у нас, и я была крестной матерью! Справили свадьбу: Робинов брат Амброз женился на моей фрейлине, маленькой Анне Рассел, дочери лорда Бедфорда; потом другую — моя троюродная племянница Леттис Ноллис вышла за юного Девере, виконта Херефорда, и все мои молодые подруги сражались на турнире в их честь. Я рада была сбыть ее с рук: для хорошей фрейлины Леттис всегда была слишком самовлюбленной.
Однако к ее жениху — доброму, верному малому — я всегда питала некоторую слабость, так что вполне искренно пожелала молодым счастья.
Принцесса привезла с собой целый выводок юных красавиц, таких же высоких, белокурых и милых, как она сама. Одну из них, молодую графиню Елену Снакенборг, я так полюбила, что попросила принцессу
