— Какой сюрприз?
— Ну, если я скажу вам это, сюрприза не получится.
— Well! Мы дождемся его здесь.
— Нет. Нам лучше уехать отсюда. А Виннету нас найдет. Пожалуйста, садитесь на лошадь! — И я подвел к нему чалого, добавив: — Когда вы увидите того, кому принадлежит этот конь, обрадуетесь не меньше, чем при встрече с нами.
Уже на подъезде к лагерю мы увидели Дика Хаммердала. Шурхэнд узнал его и спросил меня:
— Глазам не верю: неужели это старина Дик Хаммердал?
— Он.
— Значит, здесь должен быть и Пит Холберс.
— Разумеется. Они же неразлучны.
— О, вот это сюрприз так сюрприз! Благодарю вас!
Хаммердал бросился нам навстречу с протянутой рукой. Шурхэнд крепко пожал ее, и толстяк взахлеб от радости прокричал:
— Добро пожаловать, мистер Шурхэнд, в наши старые горы! Надеюсь, вы не забыли старого Дика с тех пор, как мы виделись в последний раз!
— О нет, дорогой Хаммердал! Я вспоминаю о вас всегда с теплым чувством.
— Здесь и Пит!
— Значит, вы по-прежнему не расстаетесь?
— Никогда! И знаете, он все такой же длинный, как я все такой же толстый.
— Это так, и я страшно рад, что оба вы не изменились.
Как только мы сошли с лошадей в лагере, Хаммердал заорал:
— Эй, Пит Холберс, ты где, старый енот? Посмотри, кого мы привели. Только не обнимай этого джентльмена, а то задушишь — твои руки могут обвить человека два раза!
И тут Шурхэнд увидел Апаначку.
— Апаначка! Мой краснокожий брат! Боже, еще один замечательный сюрприз! Позволь мне обнять тебя!
Команч в ответ не произнес ни слова, лишь широко раскрыл руки; глаза его излучали свет несказанной радости. Друзья потеряли друг друга после Форт-Террела и скучали оба. Подошел Тресков и поздравил их со встречей. Я представил Шурхэнду вождя осэджей. Он поклонился знаменитому вестмену, пожал ему руку с теплыми словами приветствия и спросил, показывая рукой на две медвежьих шкуры, расстеленных на земле:
— Мой брат Шурхэнд, как я слышал, должен принести юта четыре шкуры?
— Совершенно верно.
— Вот две из них.
— Кто добыл их?
— Шеттерхэнд — большую, а Апаначка — шкуру бэби.
— Спасибо, мой друг, но это, увы, мне не зачтется: медведей должен убить я сам.
Тогда в разговор вмешался я:
— Вождь капоте-юта выставил такое условие, чтобы это сделали обязательно вы?
— Нет, такого условия названо не было.
— Значит, и угрызений совести на этот счет у вас не должно быть.
— Конечно. Но вождь не знал, что я встречу таких помощников. Подразумевалось как само собой разумеющееся, что их убью я.
— Нас не касается, что он подразумевал. Речь о том, что вы можете забрать эти шкуры. А еще две мы, я думаю, добудем вместе.
— Но эту маленькую Тусага Сарич не засчитает.
— Почему?
— Потому что это шкура медвежонка.
— Но довольно большого. И на ней не написано, кому она принадлежала.
— Нет, они ее все-таки не засчитают.
— Тогда мы заставим сделать это. Вы бы ее засчитали?
— Конечно.
— Уже хорошо.
— Конечно, четыре шкуры есть четыре шкуры, кто бы их ни добыл. Но я ведь давал слово.
— Хорошо, тогда я вас прошу подумать о том, что будет, если вы придете вообще без шкур?
— Меня расстреляют.
— Ну, этого, положим, мы не допустим в любом случае.
— Спасибо! Но если вас при этом не будет, участь моя определится одним словом Тусага Сарича.
— Мы уже позаботились о том, чтобы оказаться там в нужное время. Но вы не должны возвращаться до тех пор, пока мы не будем полностью готовы. Не надо давать никаких преимуществ этим краснокожим. Они и так поставили вас в очень жесткие, и даже, я бы сказал, жестокие условия: вы должны четырежды оплатить вашу жизнь в единоборстве с самым лютым зверем Дикого Запада, но свободы они вам ведь все равно не дадут. Я правильно понял?
— Не дадут, они своих решений не меняют.
— Поэтому и речи не может быть о том, чтобы вам остаться у них. Слово свое насчет четырех шкур вы сдержите, а большего никто требовать от вас не вправе. К тому же теперь не то время, чтобы связывать себя ненужными обязательствами. Я убежден: есть нечто, что сейчас для всех нас, но особенно для вас, гораздо важнее.
— Что же это?
— Еда.
— И тут вы правы, — ответил весело Шурхэнд. — За последние три дня краснокожие не дали мне даже перекусить.
Ел он с большим аппетитом. Я же в это время, отведя моих спутников в сторону, сказал им, что они должны были предложить ему поесть сразу же, как только он прибыл в лагерь, а кроме того, предупредил, что они не должны в его присутствии произносить слова, сказанные Тибо-така и Тибо-вете. У меня были свои основания для такого предупреждения. Апаначка ничего не сказал на это, только посмотрел на меня грустно-грустно. Может быть, он испытывал то же предчувствие, что и я. Во всяком случае, так мне тогда показалось.
Мы расседлали лошадей. Они прильнули к ручью, а мы занялись обустройством лагеря, стараясь, однако, ни на секунду не терять из виду его окрестностей и своих ружей. Теперь я должен пересказать, разумеется, со слов самого героя рассказа, как Шурхэнд попал в плен к капоте-юта, это интересовало всех нас даже вне всякой связи с четырьмя медвежьими шкурами.
Итак, вот как все было. Шурхэнд проскакал довольно большое расстояние и через четыре дня пути расположился возле ручья, в окрестностях которого не было заметно следов человека. Однако его не покидало ощущение, что кто-то находится рядом. Чутье никогда еще его не подводило, и на этот раз он тоже не ошибся. Совершенно неожиданно перед ним как из-под земли выросли вдруг два индейца — старый и молодой. У обоих в руках были ножи. И в ту же секунду они бросились на него. Но Шурхэнд успел выхватить револьвер и выстрелил. От ствола его револьвера еще полз дымок от выстрела, а вокруг уже было кольцо из индейцев. Револьвер у него, естественно, тут же выбили из рук, а самого связали. Остальное мы уже знали.
За этим рассказом время прошло незаметно. Солнце стояло в зените, значит, скоро можно было ожидать возвращения Виннету. И он вскоре появился. Спрыгнув с лошади, он спросил меня:
— Нашему брату Шурхэнду сообщили все, что ему нужно знать?
— Да, все.
— Он согласен взять эти две медвежьих шкуры?
— Да.
— Теперь надо добыть еще две. Помогать мне будут мои братья Шеттерхэнд и Апаначка. Мы пойдем вместе.
