— Куда?
— Искать берлогу медведя, следы которого я видел вчера.
Дик Хаммердал тут же спросил:
— А меня с собой возьмете?
— Нет.
— Почему?
— Тропа там узкая, и поэтому каждый лишний человек будет мешать охоте.
— Дик Хаммердал еще никогда и никому не мешал. А может, вы меня держите за никудышного парня или труса, у которого при виде медвежьего носа душа в пятки уходит?
— Нет. Мы знаем, что у Дика Хаммердала есть храбрость, но иногда он проявляет ее слишком много, а храбрость, если ее слишком много, иногда приносит вред. Бэби старой медведицы преподнес нам на этот счет хороший урок.
— Преподнес он его или нет — какая разница! Я говорю о том, что все, что случилось и может еще случиться с Олд Шурхэндом, касается и меня.
Коротышка Хаммердал был так воодушевлен, что даже суровый Виннету сжалился над ним.
— Хорошо, пусть мой толстый брат идет с нами, — сказал вождь апачей, — но пусть он знает, что если ошибется или не послушается кого-нибудь из нас, то мы больше никогда уже не возьмем его с собой на охоту.
Вы, наверное, уже догадались, что Холберс и Тресков тоже не обрадовались известию о том, что их не берут на охоту. А Шако Матто, когда узнал, что он остается в лагере, спросил, мрачно насупившись:
— Виннету думает, что вождь осэджей стал вдруг никуда не годным воином?
— Нет. Но неужели Шако Матто не может догадаться о том, почему я его оставляю. А кто будет охранять наших лошадей, если придут медведи или враги?
Как и все мы, осэдж знал, что на Холберса и даже Трескова нельзя было, к сожалению, полностью положиться. И потому он почувствовал себя удостоенным высокой чести и гордо произнес:
— С лошадьми ничего не случится. Мои братья могут не думать об этом.
Итак мы пошли на медведя впятером… Минут через десять вышли на тропу и дальше следовали уже строго по ней. Пока тропа шла в гору, мы внимательно всматривались в каждый куст и становились тем осторожнее, чем выше поднимались. Коротышка Дик шел вторым, сразу за Виннету. Им хотелось любоваться: он был просто воплощением бывалого, удачливого и чрезвычайно уверенного в себе траппера. Такого попробуй тронь, он всем им покажет, разбегутся любые медведи — и серые, и черные, и бурые, и серо-буро-малиновые, если таковые где-нибудь отыщутся!
Как только мы дошли до того места, где накануне Виннету видел следы гризли, то еще утроили свое внимание. Осмотрели чуть ли не каждую травинку. Но свежих следов не увидели. Перепрыгнули через щель на другую скалу… А вчерашний медвежий след уходил в еще более опасное место. Виннету пошел туда первым, но даже и он при его исключительной ловкости не смог сразу занять устойчивое положение на узком и круто уходящем вверх каменном уступе. Он замер и сделал нам знак также вести себя тихо. А когда повернул голову к нам, в глазах его появился характерный блеск. Он видел медведя! Хаммердал тем временем сумел-таки подползти к апачу. Виннету мягко положил свои руки на его плечи и осторожно повернул его, взглядом показывая, куда следует смотреть. Хаммердал резко побледнел. Теперь была моя очередь. И когда я взглянул туда, куда показывал Виннету, я понял: есть от чего побледнеть. Там, возле крутой горной стены, возлежал серый король гор. Это был редкий экземпляр, безусловно, заслуживающий этого почетного титула. Папаше Эфраиму было лет сорок, и это сказалось на состоянии его меха, но в остальном он был просто великолепен: какое тело, какая голова! А лапы! Я вдруг представил себя на месте самого огромного и сильного бизона и задал себе вопрос: а испугался бы я такого противника? И честно ответил: да просто до коленной дрожи! Сейчас этот медвежий Адонис 158 спал.
После того, как им полюбовались все, мы посовещались. Шурхэнд и Апаначка говорили. Хаммердал, как ни необычно это было для него, сдерживался. Виннету посмотрел на меня с таким выражением лица, которое я, наверное, никогда не забуду, и спросил:
— Мой брат Шеттерхэнд еще питает ко мне прежнее доверие?
Я кивнул. Мне было уже ясно, что именно он собирается делать.
— Ко мне самому, моей руке и моему ножу?
— Да.
— Он может доверить мне свою жизнь?
— Да.
Я не говорил об этом раньше, но с тех пор, как мы были вместе, сам Виннету доверял мне безгранично.
Итак, исповедь перед боем состоялась, и теперь мой друг был уже весь как сжатая пружина.
— Эти кусты спрячут меня, — тоном вождя сказал он. — Мой брат Шеттерхэнд идет со мной на медведя. Другие мои братья могут наблюдать за нами из укрытия. Сейчас Виннету и Олд Шеттерхэнд — как один человек, у нас одно тело, одна душа и жизнь тоже одна. Моя принадлежит ему, а его — мне.
— Но как именно вы хотите действовать? — озабоченно спросил Шурхэнд.
— Мы не будем делать ничего опасного, — ответил апач.
— А мне все-таки кажется, что вы подвергаете себя весьма серьезной опасности.
— Никакой, насколько я знаю моего Виннету, — сказал тогда я. — Я прошу вас исполнять послушно все, что он просит. А для начала примите, пожалуйста, у меня ружье.
— Что? Как это? Неужели вы хотите пойти на медведя, да еще такого матерого, безоружным?
— Нет, совсем безоружным я, конечно, не буду. У меня есть еще нож, кроме ружья, вот им я и воспользуюсь на этот раз.
Где наша не пропадала! Я почувствовал, как в крови моей уже вспыхнул и разгорается с каждой секундой все сильнее охотничий азарт. Должно быть, и Шурхэнд это понял, потому что больше он не задавал вопросов.
Итак, приближалась кульминация нашего предприятия по добыче третьей медвежьей шкуры. Шурхэнд, Апаначка и Хаммердал укрылись за камнями. Виннету взял свой нож в левую руку и лег под кустом. Оттуда он прошептал мне через несколько минут:
— Ветер — наш союзник. И если медведь меня учует, ты ударишь первым.
Меня била нервная дрожь. «Спокойно! — сказал я себе, — это пройдет, как всегда проходило. Страх, пошел вон!» И волнение в крови улеглось, я стал холодным, собранным, нацеленным только на то, что сказал мне вождь апачей. Взяв нож тоже в левую руку, я подошел к краю скалы. Медведь лежал теперь в другой позе. Видно, накануне он как следует наелся, и потому сон у него был очень крепкий. Даже жалко было его нарушать, но я взял камень и кинул его в серую громаду зверя. Медведь проснулся, приподнял голову… Маленькие глазки оглядели меня, и он, не потягиваясь, как это обычно делают его сородичи, резко встал, упругий, как тигр или пантера. Я отпрыгнул назад, в свое укрытие. Теперь ответный ход должен был сделать медведь. И если я споткнусь или упаду, я пропал.
Это вообще довольно сложная штука — выманить медведя на человека и при этом еще заставить его принять совершенно определенную стойку. Тем, кто видел медведя только в зоопарке или цирке, трудно представить себе, насколько проворен и ловок этот массивный зверь в своей естественной среде, впрочем, как и слон. Гризли шел на меня прямо и решительно. Когда я добежал до кустов, нас разделяло не более восьми шагов. Еще через мгновение мы оба оказались в кустах. Еще один шаг, и если я не заставлю его встать, он раздавит меня, как мышь. Огромные лапы этого чудовища я затрудняюсь с чем-нибудь сравнить. Разве что по силе их — с лапами льва.
Значит, или пан — или пропал. Я поднял руку. Виннету выскочил из-за кустов и стал с ножом в поднятой руке у медведя за спиной. Но гризли был занят только мною. В этот миг апач ударил, не очень резко, но точно, в промежуток между двумя ребрами, прямо в сердце зверя. Лезвие ножа вошло по самую рукоятку. И тут же Виннету выдернул его.
Чудовище, раскачиваясь, медленно повернулось и замахнулось лапами на Виннету. Он едва успел отпрыгнуть. Теперь его жизнь была в опасности больше, чем моя. И тогда я подскочил к медведю со спины, вонзил свой нож в него и отпрыгнул. Папаша Эфраим уже не раскачивался — стоял неподвижно, только
