— О фрезах?
— И о фрезах поговорим.
Баньковский скрылся, Воргунов спросил:
— О фрезах совет?
Захаров вышел из-за стола:
— Надеюсь, что фрезы сегодня будут у вас на столе, Петр Петрович.
Володя Бегунок открыл дверь:
— Совет бригадиров собрался, Алексей Степанович.
Торский, несколько удивленный экстренностью совета, открыл заседание.
— Слово Алексею Степановичу.
Захаров оглядел своих бригадиров и обычных гостей:
— У меня слово будет короткое. Я только прошу предоставить слово для доклада Филе Шарию.
— Для доклада? Филька докладчик?
— Да, товарищ Шарий докладчик, и по самому важному вопросу, правда, я не знал, что к этому важному вопросу прибавилось еще и масло товарища Чернявина, но все равно, прошу внимательно выслушать докладчика.
Филька важно поднялся, как полагается докладчику, вышел к столу Торского, заметил слишком веселый взгляд Лиды Таликовой, опустил на одно мгновение глаза:
— Приходим мы сегодня с Ваней гальченко в цех, а еще и сигнала «вставать» не было…
— «Кейстон» смазывать, — про себя как будто хрипнул Воргунов.
Бригадиры рассмеялись, Филька серьезно кивнул:
— Угу. Мы имеем право смазывать наш шейпинг?
— Только масло краденое! — сказал Игорь.
Филька повернулся к председателю:
— Витя, я прошу… чтоб меня не оскорбляли.
— Говори, говори, — ответил Витя, — не оскорбляйся.
— Приходим мы с Ваней в цех, давай смазывать. Только мы наладились, зашел Рыжиков с Баньковским, из литейной вышли. Мы скорей за Игорин «Самсон Верке» и…
В комнате совета вдруг раздался терск, звук удара, шум неожиданной возни, крик Зырянского:
— Нет! Я смотрю!
От дверей Рыжиков с силой был брошен прямо на середину комнаты. Он упал неудачно — лицом на пол, и когда поднял лицо, рот у него был в крови. Все вскочили с места, Захаров закричал:
— Колонисты! К порядку! Зырянским, в чем дело? Брацан, подними этого.
Но Рыжиков и сам поднялся, стоял посреди комнаты и рукавом вытирал окровавленный рот. На руке у него яркая шелковая повязка дежурного бригадира. Зырянский быстро подошел к нему, сильно рванул, повязка осталась у него в руке. Он размахнулся, бросил повязку на пол, зашипел в лицо Рыжикова:
— Даже красную повязку опоганил, сволочь!.. В чем дело? Бежать хотел! Да я за ним с самого утра смотрю. И сел возле дверей, видно, знал, чем пахнет в совете!
— Довольно, Зырянский! Никто ничего еще не знает. — Торский кивнул Фильке. Рыжиков так и остался стоять на середине, трудно было представить себе, чтобы ему кто-нибудь позволил сесть рядом с собой.
Вдруг для всех стало ясно, что Рыжиков — враг, и сам Рыжиков не возражал против этого. Он не сказал ни слова, не протестовал против насилия, он смотрел вниз в тот самый пол, на котором только что расшиб свой мягкий нос. К Фильке теперь все бригадиры обратили напряженные, острые глаза, кто-то подтолкнул:
— Расказывай, рассказывай!
— Да мы спрятались за «Самсон Верке» и сидим. А Баньковский и говорит Рыжикову: вчера Беглов с фрезами допоздна возился, они здесь, фрезы. И сейчас же пошли, а отмычек у них… вот столько. Раз, раз, открыли тумбочку Семена и взяли. А потом Рыжиков и спрашивает: продал штангены? А Баньковский отвечает: нет, не продал, это неважно, так и сказал: это неважно! А Рыжиков еще и смеется: ха, говорит, вот потеха теперь пойдет, без фрезов! А Баньковский ничуть не смеется, а строго так говорит: всякая рвань стала заводы строить. И больше ничего не говорил, а только все время был очень злой. А Рыжиков не злой, а смеялся. И ушли. И фрезы понесли, в карманах фрезы понес Баньковский. А мы тогда и шепинг забыли смазать и побежали, Алеше рассказали, а потом и Алексею Степановичу.
Филька кончил и смотрел на Захарова. Захаров взял его за пояс, притянул к себе, и так уже до конца Филька простоя рядом с Захаровым. Все в совете обратились к Баньковскому. Он сидел в углу и дрыгал одной ногой, положенной на другую. Торский спросил:
— Что вы можете сказать, Баньковский?
Баньковский поднял лицо, хоть и побледневшее, но вовсе не испуганное:
— Нечего мне говорить, мало ли чего мальчишки набрешут.
Зырянский засмеялся ему в лицо:
