— Вы, конечно, не выгоните, у вас добрые души, а только напрасно.
Зырянский жестом пригласил говорить Воленко, своего постоянного оппонента. Воленко не отказался.
— Рыжиков в моей бригаде. Человек, прямо скажу, тайный какой-то, и все с Русланом вместе.
— А я причем? — крикнул Руслан.
— О тебе тоже когда-нибудь поговорим. А все-таки я думаю, что из Рыжикова толк будет. Он не то, что какой-нибудь барчук. Конечно, прошым мы не интересуемся, а все-таки пусть он скажет, где его отец.
Торский спросил:
— Рыжиков, ответь… Можешь сказать?
— Могу. Купец был.
— Умер?
— Нет.
— А где он?
— Не знаю.
— Совсем не знаешь?
— Убежал куда-то.
Воленко продолжал:
— Выгонять не нужно. Наказать следует, а в колонии нужно оставить. Посмотрим, может, из него еще советский человек выйдет.
Встал Захаров:
— Я думаю, что и наказывать не нужно. Человек еще малокультурный.
Рыжиков недовольно отозвался:
— Чего я там малокультурный?
— Малокультурный. Ты еще не понимаешь такого пустяка — плюешь. За тобой же прибирать нужно: мыть. А ведь в этом вопросе совсем нетрудно сообразить. Надо, чтобы первая бригада научила Рыжикова необходимой культуре. Хватаешь девочку за лицо. Так делают только самые дикие люди, а ведь ты совсем не такой дикий, учился, окончил три группы. Предлагаю оставить без наказания, а Лене выразить сочувствие от имени общего собрания.
Собрание закончилось быстро. Зырянский снял свое предложение. Торский сказал Рыжикову:
— Можешь идти. Да смотри за собой.
Рыжиков тронулся с места.
— Подожди. Салют общему собранию.
Рыжиков улыбнулся снисходительно и поднял руку.
— Лена, общее собрание выражает тебе сочувствие и просит тебя забыть об этом деле.
На лестнице, по дороге к спальням, Рыжиков приостановился и сверху вниз глянул на Игоря:
— Ты что же, Чернявин, легавишь?
— А когда я легавил?
— Когда легавил? Ты видел! Свидетель! Какое тебе дело?
Игорь хлопнул себя по бокам:
— Ах ты, черт! Действительно. А то разве ты стоял на середине? Я смотрю, стоит какой-то рыжий. Думал, кто другой. Значит, ты вышел на середину?
Руслан раскатился смехом на всю лестницу. Рыжиков презрительно смотрел на Игоря до тех пор, пока их не догнал снизу Владимир Колос. Он хлопнул Рыжикова по плечу:
— Поздравляю. Это, брат, важно: первый раз на середине. Теперь дело пойдет. А все-таки перед собранием стоять нужно смирно.
10. ПОЦЕЛУЙ
Раз в неделю в большом театральном зале колонии, в котром ттояло четыреста дубовых кресел собственного завода, бывали киносеансы. На кино приходили служащие с семьями, девушки и парни с Гостиловки, знакомые из города. Киносеансы не требовали от колонистов добавочных хлопот. С утра отправлялся в город по линейке колонист из девятой бригады Петров 2-й, с младенческого возраста преданный киноидее, решивший и всю остальную жизнь посвятить этому чуду ХХ в. Петров 2-й прожил от рождения шестнадцать лет и был убежден, что за это время он постиг всю мудрость жизни. Она оказалась очень простой и приятной: человек должен быть киномехаником, даже если для этого нужно выдержать экзамен. Но Петрова 2-го бюрократы, конечно, не допускали к экзамену раньше восемнадцати лет, и поэтому Петров 2-й неанвидел бюрократов, к которым он ездил раз в неделю, чтобы выписать и получить очередную картину. Будучи вообще человеком добродушным, вежливым и даже вяловатым, Петров 2-й, выписывая комплект жестяных круглых коробок, ухитрялся наговорить столько неприятных вещей кинематографическим бюрократам, что они постепенно дошли до остервенения. В один прекрасный день они целой толпой в составе трех человек нагрянули в колонию и констатировали, что картину «пускает» не настоящий киномеханик, обладающий всеми правами, а тот самый шестнадцатилетний Петров 2-й, который раз в неделю приходил к ним с пустым мешком и обвинял их в бюрократизме. Петров 2-й и сейчас не полез в карман за словами, но дело кончилось грустно: колония была оштрафована на пятьдесят рублей, аппарат опечатан, написал очень длинный акт, содержащий множество бюрократических требований. Общественное
