Эмили.
Он провел их в дверь, ведущую в глубь здания, и включил свет. «Осень» висела в резной раме ручной работы. Вспыхнул дополнительный свет, рассчитанный на придание картине максимального эффекта.
Ким смотрела на нее, на женщину в окне. Полоска инея. Покрытый листьями газон. Планета с кольцами, почти касающаяся верхушек деревьев. Она опускалась к закату. Трудно было сказать, откуда это видно, но это было так. Еще виднелась пара лунных серпов, которых Ким не запомнила на компьютерном изображении.
«Осень» дышала
Эмили была красива и печальна.
– Отлично рисует для пилота, – сказал Солли.
– Один из лучших художников, что были на нашей планете. Мы только сейчас начинаем это понимать, – ответил Гульд.
Глорией называлась самая большая луна Гринуэя. Эмили шла, забывшись, у воды с лунной дорожкой. Плечи у нее были обнажены, одна рука у щеки, глаза задумчиво светятся. Картина была датирована тремя годами
«Тора» – это был портрет дочери Кейна лет десяти. В «Речном походе» люди на плоту летели по усыпанной камнями белой воде. В «Ночном полете» межзвездный лайнер устремлялся вперед на фоне синего газового гиганта.
Ким спросила о датах. Все были написаны до экспедиции «Охотника».
– Мне это кажется, – спросила она Гульда, – или действительно есть разница настроений между ранними и поздними работами?
– О да, – ответил он, – несомненно, есть. – Он коснулся клавиатуры и включил экран. На нем появилась «Доставка почты» – на картине был изображен грузовой корабль, пересекающий туманность. Он был приземистый, серый, линялый, ходовые огни бросали жутковатые тени на надстройки. Туманность очерчивала силуэт корабля, излучая сумеречный свет. – Это последняя из его известных работ.
– После пика Надежды все как-то стало мрачнее, – сказал Солли.
– О да. Начиная вот с этой вещи. – Гульд вызвал на экран пейзаж. – Он вошел в темный период, из которого фактически уже не выходил. Это «Штормовое предупреждение», 574 год. – Перед глазами зрителей представали скрученные деревья, очертания дальних развалин на фоне летних молний и бурлящих облаков. – Когда его признают, это назовут началом готического периода.
– Вы его знали? – спросила Ким. – Лично знали?
– Я его хорошо знал. Когда он жил в этих местах.
– У вас есть отпечатки этой картины? «Штормового предупреждения?»
Гульд заглянул в каталог.
– Да, остались еще два. Но они не подписаны.
– Не важно, – сказала Ким, радуясь, что от этого цена будет ниже. – И сколько такой стоит?
– Двести.
– Недешево, – заметил Солли.
– Я беру, – сказала Ким.
– Издание ограничено, – успокоительно сказал Гульд. – Можете быть уверены, что ценность вашего отпечатка не уменьшится.
Он извинился и исчез на узкой лестнице, ведущей вверх.
– Чертовски дорого, – пожаловался Солли.
– Знаю, но нам надо, чтобы он с нами говорил. Что-то надо купить.
Он показал на обнаженную танцовщицу.
– Верно, – согласилась она.
Гульд вернулся с ее отпечатком и показал ей.
– Прекрасно, – сказал он. – Это превосходное вложение, сами увидите. Хотите, чтобы я его вставил в раму?
– Нет, спасибо, я его возьму как есть.
Она задумалась, куда его можно будет повесить, и пожалела, что не взяла чего-нибудь из ранних периодов Кейна. Произнеся над картиной несколько одобрительных звуков, Гульд свернул ее и вложил в футляр.
– А он был подавлен после события на пике Надежды? – невзначай спросил Солли.
Гульд приложил пальцы к вискам, будто даже вспоминать было больно.
– О да. Он уже никогда не был прежним.
– А что изменилось?
– Это трудно объяснить. Он всегда был дружелюбен, открыт, легко шел на разговор. Ну, может быть, это и преувеличение. Но он не был трудным человеком, как часто бывает с талантами. И все это исчезло. Он стал искать уединения. Я в те времена почти каждый вечер ездил в Северин, там жила моя жена. То есть мы еще тогда не были женаты. И я пользовался этим предлогом, чтобы зайти к нему, посмотреть, что он
