– Еще как собиралась! Это же бесплатная реклама, да притом в безмерных количествах! Что-то я не слышал сегодня болтовни об НЛО.
– Еще услышите.
– Плевать! – В голосе его зазвучали угрожающие нотки. – Эйприл, тебя показывают по всем программам. Как я понимаю, завтра ты будешь во всех газетах. Ты, Эйприл. Не Колсоновский институт, а Кэннон. – Он порывисто вздохнул. – Ты хоть слышишь, о чем я говорю?
– Но это скверная реклама!
– Скверной рекламы не бывает. Когда репортеры выстроятся к тебе в очередь, а это уж непременно, будь так любезна, упомяни о своем работодателе, переплачивавшем тебе не один год. Как ты, сможешь себя заставить?
Эйприл выдержала паузу. Она с удовольствием бросила бы вызов этому сукину сыну. Но, откровенно говоря, она страшилась его.
– Ладно, – проронила она наконец. – Если вам так хочется.
– О да, именно этого мне и хочется.
Эйприл мысленно увидела, как он откинулся назад с закрытыми глазами и выражением отчаяния на лице, появляющимся всякий раз, когда он сталкивается с вездесущей глупостью.
– Да, я очень этого хочу. Кстати, можешь упомянуть, что мы особо хороши по части экологии. Ах да, еще вот что... Мне было бы любопытно узнать, где ты была и за чей счет трудилась, когда познакомилась с этим делом впервые.
12
Назавтра температура упала до минус двадцати по Фаренгейту. Земля закаменела, люди начали обмораживаться, а у Мака Эберли, пожилого фермера, зазвавшего на гребень половину своего семейства, начались боли в груди. Во время праздников погода совсем испортилась, и Эйприл неохотно признала, что придется устроить сезонный перерыв. Уплатив землекопам щедрую премию, она объявила, что работы будут возобновлены при первой же возможности. И уточнила: весной. А на следующий день разыгрался буран. В канун Нового года индекс зависимости обмораживания от скорости ветра достиг ста градусов ниже нуля.
Рассказ о находке довольно скоро вытеснили из газет более животрепещущие новости: Суперкубок, банковский скандал, связанный с жуткими историями о сексе и наркотиках, и судебное разбирательство по нашумевшему делу об убийце-маньяке.
Эйприл опубликовала результаты своих исследований, и новый элемент по традиции назвали «кэннонием». Североамериканская коллегия физиков наградила ее Спингармовской медалью, а Национальная академия наук устроила банкет в ее честь. Но долгая задержка все равно легла ей на душу тяжким грузом.
Макс вернулся в Фарго и зажил прежней жизнью, обналичивая свою новоприобретенную славу. Люди, заинтересованные в покупке, продаже или восстановлении старых военных самолетов, предпочитали «Закатную авиацию» другим компаниям. Кроме того, Макса начали постоянно приглашать в качестве оратора на различные мероприятия. Он никогда не любил говорить перед аудиторией, но приглашения подкреплялись суммами до тысячи долларов за полчаса. Так что он прошел краткий курс ораторского искусства и обнаружил, что с опытом приходят раскованность и даже умение захватить внимание публики и вызвать смех. Он произносил речи на мероприятиях Ротари-клуба, на деловых обедах, на вручении университетских наград и на собраниях «Рыцарей Колумба». Но когда он выяснил, что Эйприл получает в среднем по шесть тысяч, то поднял свои ставки и очень удивился, когда большинство заинтересованных лиц охотно пошли на его условия.
Однажды он провел выходные с отцом, и тот пришел в восторг. Впервые на памяти Макса полковник с гордостью и удовольствием представлял сына своим друзьям.
Теперь Макс всегда обедал в компании Эйприл и в один прекрасный момент обнаружил, что в его душе зреет чувство к ней. Ему пришлось сознательно подавлять это чувство, чтобы поддерживать с ней чисто деловые отношения. Макс твердил себе, что предприятие на гребне Джонсона сулит чересчур большие перспективы, чтобы идти на осложнения, вытекающие из романтических отношений с женщиной, вступившей в дело в роли его партнера. А расовые предрассудки могли еще более осложнить дело, потому что нельзя сбрасывать со счетов риск, что его ухаживания приведут к взаимному отчуждению. Тем более что она не делала никаких шагов ему навстречу. И все же когда Эйприл познакомила его с лейтенантом полиции и призналась, что питает к тому искреннюю симпатию. Макс пал духом.
Время от времени они брали «Молнию» и летали над плато. Раскопки совсем замело, о царившей на гребне лихорадочной деятельности свидетельствовали лишь конусообразные груды земли. Однажды в морозный январский день Эйприл попросила приземлиться.
– Не могу, – отозвался Макс.
– Почему? Сейл здесь приземлялась.
– Я не знаю, глубок ли снег. У Сейл был дюйм, а у нас, наверное, фут. А под ним может оказаться лед.
– Жаль.
В феврале совершенно неожиданно стало неестественно тепло, воздух прогрелся градусов до пятидесяти. Такая погода продержалась подряд несколько дней, и Эйприл приехала на машине в Форт- Мокси, захватила Ласкера и вместе с ним осмотрела раскопки. Оба они прекрасно понимали, что приступать к работам еще рано, но мысль о пассивном ожидании в течение еще нескольких недель казалась обоим невыносимой.
– Может, нам повезет, – заметила Эйприл, – и, когда чуть подморозит, можно будет продолжить работы.
Ласкер эту идею не одобрил, но Эйприл уладила дело с Лайзой Ярборо, и весенняя кампания начала набирать обороты.
