ненаглядной Герды. — Неужели у вас в Испании… То есть у вас в Египте…
— У нас в Испании… — Рамирес неопределенно хмыкнул. — Наверное, есть… Конечно есть! Просто я не очень люблю эти шумные сборища, — и, встрепенувшись, словно только что проснулся, произнес: — Да! Герда же очень хотела побывать тут. Тогда все ясно.
Они прошли между рядами съехавшихся сюда со всей округи торговцев и покупателей, между импровизированными столами и гружеными повозками.
— Герда очень хотела побывать здесь, — повторил Конан.
Дорогу им преградила шумная группа, следящая за представлением, устроенным бродячими менестрелями и трубадурами. Играя на лютнях и дудочках, в сопровождении больших армейских барабанов артисты пели издевательские стишки об английском короле и его окружении. Зрители весело приплясывали вместе с ними, пытаясь повторить припев липнущей к языку мелодии.
Рамирес прошел сквозь толпу и лениво бросил мелкую монетку к ногам поющих.
— Ты что, интересуешься политикой? — удивленно спросил его Конан, продолжая оглядываться на артистов, когда они выбирались из балагана.
— Нет, — Рамирес покачал головой. — Просто они хорошо играют. Мне понравилась их музыка. А тебе?
— Хм… Меня не интересует ни то, ни другое.
— А что тогда? — Рамирес прищурился. — Герда?
— Конечно, Герда! Я давно хочу тебе сказать, брат… Я хочу иметь семью.
— Мы не можем иметь семью, — покачал головой Рамирес.
— Почему?
— Семья останавливает мысль. Ты тогда не сможешь быть воином, — твердо сказал испанец.
— Нет. Я не могу ее оставить. Она будет несчастна.
— Она все равно будет несчастна.
— Она будет счастлива, когда у нас появятся дети…
Рамирес взял его за руку, останавливая, и тихо сказал:
— У бессмертных не может быть детей.
— Но что я… — Конан вдруг почувствовал, что земля под его ногами закачалась, и тихим испуганным голосом спросил: — Что же я смогу сказать ей?
Он взглядом указал на приближающуюся к ним девушку.
Герда подошла к ним и, опустив на землю мешок, в котором что-то трепыхалось, обняла Конана за шею. Тот подхватил ее на руки и принялся быстро кружить. Девушка громко завизжала, и Конан поставил ее на ноги.
— Они будут жить у нас, — она указала на копошащийся мешок. — Подождите меня где-нибудь неподалеку, пожалуйста. Я пойду купить себе новое платье, ведь сегодня праздник.
Герда двинулась к воткнутым в землю рогатинам, на которых висели разнообразные тряпки. Навстречу ей из-за большой телеги с криком и улюлюканьем внезапно выбежала ватага мальчишек, одетых в огромные, висящие на них мешками отцовские рубахи и сползающие на глаза шлемы. Облепив Герду со всех сторон, они стали кружить вокруг нее, вскидывая вверх деревянные мечи и копья. Девушка, улыбаясь, подняла руки вверх, понарошку сдаваясь в плен на милость победителя.
Щуплый долговязый парнишка, по-видимому, бывший в этой армии вожаком, в лучших рыцарских традициях склонился в почтительном поклоне и, положив на землю свое грозное оружие, приподнялся на носочки и попытался поцеловать Герду в губы. Она отшатнулась, и с хохотом схватив сорванца под мышки, перенесла его к повозке, словно взяла в плен, и отпустила ему легкий подзатыльник.
Мальчишка почесал патлатую голову, напялил на нее упавший шлем и повел свою армию дальше в поход, голося и присвистывая.
— Ух, сорванцы, — прокричала Герда им вслед и, счастливо улыбаясь, пошла своей дорогой.
— Она прекрасна, — восхитился Конан и двинулся вслед за ней.
— Ты должен оставить ее, брат, — тяжело вздохнув, пробормотал Рамирес.
Конан, ничего не ответив, зашагал в сторону дерущихся на импровизированном помосте полуобнаженных борцов. С минуту он наблюдал за зрелищем, после чего, опустив голову, с печальным лицом уселся на толстое бревно.
— Мак-Лауд, — Рамирес возник перед ним из пустоты как привидение, — я родился 2447 лет назад. За это долгое время у меня, кроме всех прочих приключений, было три жены.
— Это твои личные трудности, — огрызнулся Конан.
Не обращая внимания на грубость, Рамирес продолжил:
— Последняя была японкой. Ее отец, Окадзаки Масумунэ, был великим мастером. Он делал мечи. И его мечи единогласно признаны лучшими всеми знатоками. Это был гений. Он сделал для меня этот меч. Единственный во всем мире.
Рамирес извлек катану из ножен и протянул ее Конану. Взяв в руки оружие, Конан почувствовал, что оно намного легче тяжелой и длинной клейморы. Серебристо-голубая сталь играла на солнце, а вдоль лезвия отсвечивала радужная полоса.
В полированной стали отражалось солнце, бросая слепящие зайчики на лицо Мак-Лауда; из этого сверкающего пятна на лезвии на Конана смотрели черные глаза странной формы и словно нарисованные.
