вышло.
Закончив рассказ, она в раздраженном молчании наблюдала, как Филип глотает запрещенное шерри — пожилой, представительный мужчина с серебряными волосами и в дорогом смокинге. Почти всю жизнь он всячески пытался управлять ею, словно марионеткой, пока Мередит наконец не нашла в себе достаточно мужества, чтобы противостоять силе его железной воли и вулканическому темпераменту. И несмотря на все это, она любила отца и тревожилась за него. Кроме него, у Мередит никого не было, а теперь лицо Филипа осунулось от усталости и болезни. Как только вопрос о его отпуске будет решен, Филип уезжает в кругосветный круиз, и доктор взял с него обещание, что больше он не будет беспокоиться ни за магазин, ни за политическую ситуацию, ни по какому поводу вообще. Только отдыхать и развлекаться.
Отведя взгляд от отца, Мередит покачала головой:
— Паркер, по-моему, ты зря рассказал ему о том, что случилось сегодня. В этом не было необходимости.
Паркер, вздохнув, откинулся в кресле и признался Мередит в том, чего она, возможно, не знала:
— Мередит, Салли Мэнсфилд видела и, возможно, слышала все, что произошло. Повезет, если завтра мы обо всем не прочитаем в ее статье.
— Надеюсь, она это опубликует, — вставил Филип.
— А я нет, — возразил Паркер, с обычным невозмутимым спокойствием игнорируя взбудораженного Филипа. — Не хочу, чтобы люди задавали вопросы, почему Мередит так осадила его.
Мередит, прерывисто вздохнув, прикрыла глаза:
— Будь у меня время подумать, я бы так не поступила… во всяком случае, так демонстративно.
— Некоторые наши приятели уже начали интересоваться, в чем дело. Нужно придумать какое-то объяснение… — начал Паркер.
— Пожалуйста, — устало попросила Мередит, — только не сегодня. Мне бы хотелось поскорее лечь.
— Ты права, — согласился Паркер и встал, не давая Филипу иного выбора, кроме как последовать его примеру.
Глава 18
К тому времени как Мередит вышла из душа, был уже почти полдень. Переодевшись в бордовые шерстяные слаксы и свитер, она стянула волосы в пучок и направилась в гостиную. Там уже лежал экземпляр воскресной «Трибюн», на которую Мередит в очередном приступе отчаяния бросила тоскливый взгляд. Колонка Сэлли Мэнсфилд открывалась сообщением о вчерашнем скандале:
«Женщины всего мира рады и счастливы пасть жертвами прославленного обаяния Мэтью Фаррела. Все… кроме нашей Мередит Бенкрофт, оставшейся равнодушной к его чарам. В субботу вечером, на благотворительном балу в пользу оперной труппы, она дала ему то, что в старину называлось» от ворот поворот «. Наша прелестная Мередит, известная безупречной вежливостью и добротой по отношению ко всем и вся, отказалась пожать руку Мэтью Фаррела. Интересно бы знать, почему».
Слишком расстроенная, чтобы работать, и слишком усталая, чтобы выйти на улицу, Мередит стояла в центре красиво обставленной комнаты, глядя на антикварные стулья и столы так, словно видела их впервые. Все выглядело, как ей хотелось: персидский ковер под ногами с рисунком в бледно-зеленых и розовых тонах, на кремовом фоне, шелковые занавеси, французское резное бюро, найденное на аукционе в Нью-Йорке. Квартира с видом на город и «БMB», купленный пять лет назад, были единственными роскошными прихотями Мередит. Но сегодня комната казалась незнакомой и мрачной, совсем как ее мысли.
Решительно оставив на, время мысли о работе, Мередит направилась на кухню и налила чашку кофе. Прислонившись к столу, она медленно пила, ожидая, когда ощущение нереальности исчезнет, избегая думать о прошлой ночи, пока голова окончательно не прояснится. Кончиком ногтя она лениво обводила виноградные лозы, вьющиеся по керамическим плиткам на крышке стола. С потолка свисали растения, обычно греющиеся на полуденном солнышке, проникавшем сквозь окно. Но сегодня небо было затянуто тучами. Мрачно, серо, холодно. Совсем как у нее на сердце.
Горячий свежий кофе творил чудеса, снимая странное онемение, и как только сознание вернулось в полной мере, вместе с ним вновь возродилось острое, почти непереносимое чувство стыда за собственное поведение прошлой ночью. В отличие от Паркера и отца Мередит жалела о том, что наделала, не потому, что опасалась грязных намеков Салли Мэнсфилд, ее терзало то, что она потеряла самообладание… нет, просто лишилась рассудка. Много лет назад она заставила себя перестать винить во всем Мэтью Фаррела не столько из-за него, сколько ради себя, потому что ярость и боль его предательства было невозможно выдержать. Только через год после выкидыша Мередит попыталась обдумать спокойно, объективно все, что случилось между ними: она боролась и страдала ради этой объективности, и когда наконец обрела, продолжала цепляться за нее до тех пор, пока она не стала частью ее характера.
Объективность… Кроме того, психолог, к которому она обратилась в колледже, помог ей понять: то, что случилось с ними, было неизбежным. Они были вынуждены пожениться, но если не считать ребенка, которого зачали вместе, у них не было других причин оставаться мужем и женой, ничего общего, ни тогда, ни сейчас. Конечно, Мэтт поступил жестоко, когда, не обращая внимания на ее мольбы, прислал телеграмму с требованием развода, но ведь он всегда был неумолимым и неуязвимым. И как, могло быть иначе, если учесть его происхождение и воспитание? Ему приходилось всю жизнь бороться, добиваться всего тяжким трудом и усилиями, справляться с пьяницей отцом, воспитывать сестру, работать на сталелитейном заводе и одновременно учиться. Не будь он упорным, жестким и бесчувственным, всецело поглощенным единой целью, никогда бы не пробился на самый верх. — Он с таким ранящим безразличием обошелся с Мередит одиннадцать лет назад просто потому, что не мог притвориться другим и по-прежнему оставался холодным, равнодушным и беспощадным. Правда, Мэтт исполнил свой долг и женился на ней, возможно, отчасти побуждаемый жадностью. Но вскоре, поняв, что у Мередит нет своих денег да к тому же и ребенка не будет, попросту не нашел дальнейших причин оставаться женатым. У них были разные ценности в жизни, и если бы ничего не изменилось, Мэтт разбил бы ей сердце. Мередит постепенно поняла это или по крайней мере думала, что поняла. Но все же прошлой ночью на какое-то ужасное, отчаянное мгновение Мередит потеряла объективность и забыла о сдержанности. Этого никогда не должно было произойти и не произошло бы, не застань ее Мэтт врасплох, и если бы у нее оставалось хотя бы несколько минут до столкновения с ним… если бы он не улыбался так тепло, интимно, совсем как прежде. У нее руки чесались ударить по этой ухмыляющейся физиономии.
Она высказала Стентону все, что думала, но больше всего ее угнетали несдерживаемые душераздирающие эмоции, заставившие ее вести себя подобным образом. И теперь Мередит боялась лишь одного — что это случится снова. Но она немедленно сообразила, что такой возможности больше не представится. Если не считать неприязни по поводу того, что Мэтт с годами стал еще красивее и приобрел поверхностный лоск и некое обаяние, абсолютно нехарактерное для мужчины с совершенным отсутствием моральных принципов, как у него, больше она ничего не чувствовала. Очевидно, взрыв эмоций, который она испытала прошлой ночью, был последним слабым извержением почти потухшего вулкана.
Теперь, рассмотрев все спокойно, Мередит почувствовала себя значительно лучше. Налив себе еще чашку кофе, она перешла в гостиную и уселась за письменный стол. Ее прекрасная квартира теперь снова выглядела спокойной, уютной и знакомой, все как прежде. И она сама постепенно взяла себя в руки.
Мередит взглянула на стоявший на столе телефон и на какой-то абсурдный момент ощутила желание позвонить Мэтту и сделать то, что диктовали правила хорошего тона: извиниться за неприличную сцену. Но она тут же подавила это странное желание и, слегка пожав плечами, открыла портфель и вынула смету строительства магазина в Хау стоне. Когда они поженились, Мэтью Фаррелу было наплевать, что она думает и как поступит. Поэтому ему, очевидно, в высшей степени безразлично все, что она сделала прошлой ночью. Кроме того, он был настолько эгоистичен и бесчувствен, что никто и ничто не могло его оскорбить или ранить.
Глава 19
— В понедельник утром, ровно в десять, Питер Вандервилд предстал перед мисс Стерн, которую про себя называл не иначе как «сфинксом», и с плохо подавляемым раздражением стал дожидаться, пока та соизволит обратить на него внимание. Но Элинор явно тянула время и, только доведя несчастного Питера до белого каления, подняла на него взгляд василиска.
